Виталий Ручинский - Возвращение Воланда или Новая дьяволиада

В восьмом часу вечера, если уж точно, в семь сорок пять, – отмечу также, что вечеру тому выпало быть в предновогодье, в последних числах декабря, – у подъезда знаменитейшего московского театра, на всю страну знаменитого и даже за ее пределами, появился молодой человек. Был он худ и долговяз. Одет в кургузую куртку из синтетической материи, на голове кроличья шапка, изрядно облезшая. Добавлю, что прикатил он не на «Жигулях» и не на такси или леваке, а сошел с троллейбуса на остановке рядом с театром.

Спектакль давно начался, и у театрального подъезда, обращенного на старинный московский бульвар, было пустынно. Публика, гужевавшаяся перед началом, рассеялась и рассосалась. Счастливые обладатели билетов дождались тех, кого поджидали: мужья жен, жены мужей, приятели, скажем так, – приятельниц. Все уже сидели в зале, на законных местах, и наслаждались, как принято было выражаться в старину, искусством Мельпомены. Точнее ее верных служителей. Ну, а представители беспокойного племени ловцов лишних билетиков, те из них, кому в тот вечер не улыбнулась фортуна, разбрелись, проклиная собственное невезенье. Разъехались по домам смотреть телевизор или еще куда двинули. Увы, автор не может дать подробную справку, куда деваются после начала спектакля незадачливые ловцы лишних билетиков.

Легко вбежав на ступени театрального подъезда, молодой человек в кроличьей шапке (пока мы так его обозначим) первым делом посмотрел на свои наручные часы. Затем сверил их с часами на фонарном столбе. Но ему и этого показалось недостаточно: он и у случайного прохожего поинтересовался, который час. Показания сходились с точностью до минуты.

Надежно определив себя не только в пространстве, но и во времени, молодой человек в кроличьей шапке неторопливо двинулся вдоль фасада и принялся разглядывать стеклянные витрины с фотографиями артистов в ролях текущего репертуара и отдельных сцен из спектаклей. Заметно было, что разглядывание производится им без особого интереса. Остается предположить, что за таким занятием молодой человек просто убивал время. Несколько раз он снова поглядывал на часы: на свои наручные, не упускал из виду и фонарных.

Среди витрин была одна, посвященная спектаклю на революционную тему. Главным его действующим лицом был, конечно, Ильич. Когда молодой человек перешел к этой витрине, чей-то голос за его спиной вполне явственно произнес:

– Нечего сказать, театр! Постыдились бы играть такие бездарные пьесы!

В зеркальном стекле отразилась ощеренная кошачья морда.

Молодой человек в изумлении обернулся и не обнаружил у себя за спиной никакого кота. Тем не менее кот был! Неправдоподобно крупный, можно сказать, матерый котище черной масти неторопливо и степенно спустился по ступенькам на тротуар, пересек проезжую часть бульвара и исчез в сумраке среди деревьев.

Сдвинув на лоб шапку, молодой человек почесал затылок. Не найдя разумного объяснения коту, он обратился к следующей витрине, посвященной гоголевскому «Ревизору».

Без пяти минут восемь молодой человек круто развернулся и теперь уже, отнюдь не фланируя, а с чрезвычайно озабоченным видом стал огибать театральное здание, по странному замыслу архитектора сильно смахивающее на амбар для хранения сельскохозяйственной продукции. Он зашел на «амбар» с тыла и остановился перед дверью, над которой молочно светилась узенькая стеклянная табличка с надписью «Служебный вход». Здесь молодой человек шумно выдохнул из себя воздух, набрал вновь в легкие до упора -так поступают купальщики перед тем, как войти в воду, – и потянул на себя тяжелую дверь.

Слева от входа, в особой будке, частично застекленной, а частично обитой фанерой, впрочем, крашенной, сидела женщина в накинутом на плечи пальто. Она читала книжку, водила пальцем по строчкам, губы ее беззвучно шевелились. Войдя, молодой человек осторожно кашлянул, стараясь привлечь внимание к своей персоне. Женщина медленно оторвалась от чтения. Отметила нужную строку пальцем, погрузила в пришельца вопрошающий взгляд и недружелюбно произнесла:

– Вам чего?

– Мне Сутеневский назначил, Аркадий Михайлович, – отвечал молодой человек.

– А как ваша фамилия?

– Якушкин.

– Вы драматург, что ли? – Женщина в будке наморщила нос, показывая своим видом, что занятие драматургией лично она никак не одобряет. Взамен четкого ответа молодой человек лишь развел руками, что могло означать и «да» и «нет». Женщина-страж эту неопределенность тоже не одобрила, недовольно покрутила головою. Затем отвела взгляд в сторону и несколько раз повторила: «Якушкин, Якушкин…». От повторения, как ни странно, наступило прояснение. Она полезла в обшарпанный письменный стол, непонятно каким образом втиснутый в будку, порылась в ящике и достала картонную папку оранжевого цвета с завязками.

– Ваша?

Молодой человек, которого мы теперь с полной ответственностью можем называть Якушкиным, успел окрестить про себя женщину в будке Цербершею. Он имел обыкновение давать клички различным людям, с которыми его сталкивала судьба. Впрочем, клички эти он никогда не обнародывал, да и были они не такими уж обидными.

– Моя, – отвечал Якушкин, и в голосе его впервые прозвучали нотки растерянности.

– Ну, так забирайте.

Но молодой человек вместо того, чтобы проявить к своей папке хоть какой-то интерес, спросил, где Сутеневский. Объяснил, что уславливались с ним на восемь часов.

– Сутеневский ушел, – твердо и уверенно отвечала Церберша. – С полчаса как. Попрощался и ушел.

Тут с Якушкиным случилось нечто. Он вытаращил на Цербершу глаза, сцепил опущенные руки и задал совсем уж глупый, если не бестактный вопрос:

– А куда?

– Что куда? – удивилась Церберша.

– Я спрашиваю: куда ушел Аркадий Михайлович?

– А он мне не докладывает.

– Да нет! – стал оправдываться Якушкин. – Вы меня не так поняли. Я к тому, что, может, он вышедши? Может, по какой надобности, а после вернется?

– По какой это еще надобности? – возвысила голос Церберша. – Ушел он, и все. А вам наказывал передать…

И она просунула оранжевую папку в полукруглое окошечко, изогнув ее, иначе бы папка не пролезла. Якушкину ничего другого не оставалось, как ее принять. Принять-то он принял, но повел себя при этом странно. Можно сказать, непоследовательно и даже противоречиво. Сунул папку под мышку. Затем отвесил Церберше явно шутовской поклон. Пробормотал: «Как же так?»… Напоследок с силой лягнул входную дверь ногой и вышел. Церберша некоторое время глядела ему вслед, а затем возвратилась к чтению.

К Якушкину, к тому, что приключилось с ним в этот вечер, мы еще вернемся. Сейчас же давайте понаблюдаем, что произошло на служебном входе спустя каких-нибудь четверть часа. На первый взгляд, ничего существенного.