Виталий Ручинский - Возвращение Воланда или Новая дьяволиада

Из недр театральных помещений и различных служб по пустынному коридору вышли на служебный вход двое. Один из них был низенького роста, в очках, с закинутой назад головою, словно от такого ношения головы он старался казаться повыше. На нем также была синтетическая куртка, но совсем иного рода, чем на Якушкине. Даже не куртка, а модное стеганое полупальто, со множеством затейливых прострочек и застежек на «молниях». Его спутник, наоборот, был высокого роста, отменных статей. А уж одет был не в какую-нибудь синтетику, которая, хоть и модные простежки, но все ж синтетика, – а в добротную дубленку редкостного апельсинового цвета. Но что характерно, на ногах у обоих были абсолютно одинаковые элегантные боты из непромокаемого материала, легкие, прочные и теплые. Да простит меня читатель за подробности в описании одежды моих героев! Но я прошу верить, что сведения этого рода окажутся в недалеком будущем не только полезными, но даже необходимыми для понимания хода событий.

Низкорослого звали Аркадием Михайловичем Сутеневским и пребывал он в театре в должности завлита, или, официально, помощником главного режиссера по литературной части. И если верить Церберше, никак не мог он быть в данный момент в театре. Скорее уж дома, ужинать в кругу семьи или, скажем, проверять дневник у сына-школьника. И тем не менее!..

Ну а того, что был высокого роста и отменных статей, если бы вы где-то встретили, то безусловно узнали. Фамилия его Урванцев, состоял он, да и сейчас состоит политическим обозревателем на телевидении, регулярно появляется на телеэкранах с репортажами из различных точек земного шара.

На подходе к Церберше между завлитом и политическим обозревателем велся такой разговор.

– Экспозиция у тебя, Паша, явно затянута, – говорил Сутеневский своему спутнику. – Наш дурак…- Тут он оглянулся и проверил, не подслушивает ли кто? – Наш дурак любит энергичное начало, чтобы рвануть с места в карьер.

– А как же Антон Павлович? – возражал Урванцев.

– При чем тут Антон Павлович? Тогда другое время было. Тогда, брат, на извозчиках в театр ездили.

Проницательный читатель уже догадался, что речь шла о пьесе, которую написал Урванцев. Редко кто из политических обозревателей не пишет нынче пьес.

Когда собеседники достигли Церберши, та поднялась со стула и поманила к себе пальцем Сутеневского.

– Якушкин приходил, – сообщила она заговорщическим шепотом.

– Какой Якушкин? Декабрист? Друг Александра Сергеича? – Шутки Сутеневского обычно были либо литературного, либо театрального свойства.

– Да нет, драматург.

– Вечно вы меня пугаете, Марья Андреевна! Да еще на ночь глядя. Таких драматургов нет. Вот драматург! – И Сутеневский указал на Урванцева. Тот улыбнулся Церберше, не разжимая губ.

Но Церберша стояла на своем.

– Ну как же! Вы еще наказывали вернуть ему папку… Такой худой…

– Ах, этот! – воскликнул Сутеневский и легонько хлопнул себя ладошкой по лбу, то ли притворно, то ли взаправду, кляня свою забывчивость. – Ну и что ж, что приходил? Все к нам приходят.

– Я отдала ему папку.

– Отлично! Благодарю вас от имени и по поручению…

С этими словами Сутеневский пропустил вперед Урванцева, и оба вышли на улицу. Когда они огибали «амбар», выходя к фасаду, Урванцев поинтересовался, кто такой Якушкин.

– Да графоман один. Житья от них нет. Несут и несут пьесы. А я по доброте душевной читаю. Говорю им после всякие разные слова. Зачем – непонятно. Мне молоко следует выдавать, как химикам, за повышенную вредность

– Я похлопочу, – пообещал Урванцев.- Вернемся, однако, к нашим баранам…

И он спросил, что все-таки надлежит делать с его пьесой. Сутеневский отвечал, что ничего не делать. Надо выждать момент, когда «наш дурак»… (так завлит аттестовал главного режиссера)… будет в настроении, и подсунуть ему для прочтения. Урванцев согласно кивал головой. Но спросил, не будет ли пользительно, если главному режиссеру кто-нибудь позвонит. Назвал несколько фамилий достаточно высокого начальства. Сутеневский отвечал, что звонки только разъярят главного режиссера и вызовут негативную реакцию – в последнее время он возомнил себя пупом Земли, ни с чьим мнением не считается, а если уж кого и слушает, то только его, Сутеневского.

Они вышли на бульвар, пересекли проезжую часть. Стали с поднятыми руками у края тротуара, принялись ловить такси или, на худой конец, левака.

– А может, устроить дружескую встречу? – не отставал Урванцев. – В ресторации или на холостяцкой квартире. В непринужденной обстановке, за бокалом вина, и поднять вопрос…

Сутеневский объяснил, что все эти дружеские встречи, и даже с приглашением дам, ровным счетом ничего не стоят и ни к чему путному не приводят. Главный напивается в первые пятнадцать минут, а на следующий день ни за что не вспомнит, где был, с кем, кто поставил угощение и напитки. Остается одно – запастись терпением, доверившись во всем ему.

Мимо проносились такси, но все с пассажирами. С зелеными огоньками ни одного. Да и леваки в последнее время стали жутко капризны.

– Обидно, что тема пьесы, что называется, с пылу, с жару, – продолжал гнуть свою линию Урванцев. – Там, за океаном, идет страшная борьба – поддерживать нашу перестройку или нет. Представляешь, как это может прозвучать, срывание всяческих масок!..

Он взмахнул рукою, показал, как он срывает маски, и неловко задел Сутеневского. Завлит отшатнулся и чуть не упал, но Урванцев вовремя его подхватил. Оба рассмеялись.

– Как обувка? – неожиданно спросил Урванцев, кивнув на боты Сутеневского.

– Не говори! – отвечал тот. – Какое-то чудо. Главное, ни у кого в Москве таких нет. – Да я и сам, сколько ни езжу, не встречал…

Сутеневский рассказал, как народный артист республики Петрищев, завидя на Сутеневском необыкновенные боты, аж затрясся от зависти. Предлагал отстегнуть за них любую сумму, но Аркадий Михайлович на торговую сделку не пошел, отчего Петрищев впал в полное уныние.

– Отдал бы, – добродушно обронил Урванцев.- Я тебе еще приволоку. Руководство по-новой собирается в заграницу, поеду освещать визит.

По-прежнему никак не удавалось схватить машину. Один левак, правда, остановился, но, узнав, что ехать совсем близко, на улицу Герцена в Дом литераторов и разговор всего лишь о трешке, захлопнул в гневе дверь и укатил.

– А может, как в старые добрые времена? – От обсуждения достоинств импортной обуви Урванцев вернулся к прежней теме, к драматургической. Дабы расшифровать новую свою идею, он развернул в воздухе правую ладонь, затянутую в кожаную перчатку, а левую уточкой, по касательной, под нее подсунул. Сутеневский наблюдал за манипуляциями политического обозревателя поверх очков.