Виталий Ручинский - Возвращение Воланда или Новая дьяволиада

Последующие события развивались со скоростью сверхзвукового истребителя-бомбардировщика. Секретарь писательского союза, который, как мы отметили, сам был генералом, но только не носил погонов, счел за благо не ссориться со своим собратом по генеральскому корпусу. Рукопись он читать не стал, а выслал ее в одно подвластное издательство с припиской: «Считаю необходимым издать как можно скорее».

Директор подвластного издательства был человеком дисциплинированным. К тому же он страшно любил ездить за границу в составе разных делегаций, а также и в одиночку. А начнешь конфликтовать с начальством – шиш поедешь. План издательства был давно сверстан и утвержден. Но он, недолго думая, вышиб из плана роман одного малоизвестного писателя-деревенщика. Этому роману фатально не везло, и автора уже давно зачислили в разряд безнадежных неудачников. Судите сами. Написанный черт знает сколько лет назад, роман повествовал о вредных последствиях глубокой вспашки почвы. Он так первоначально и назывался – «Глубокая борозда». Естественно, его послали на отзыв тогдашнему руководству сельским хозяйством. В отличие от автора, этому самому руководству глубокая вспашка, наоборот, страшно нравилась. Оно просто приходило от нее в восторг и широко пропагандировало. И, конечно, прислало в издательство разгромный отзыв о «Глубокой борозде».

Умные люди посоветовали бедолаге-автору роман переделать, предать анафеме уже не глубокую вспашку, а мелкую. Какая, в сущности, разница? Сказано – сделано. Переделки отняли у него год жизни. Роман в соответствии с противоположной критической направленностью получил название «Мелкая борозда». Автор учел все замечания и советы. Но не учел, что за это время в очередной раз поменялось сельскохозяйственное начальство. Чтобы хоть чем-то отличаться от прежнего, оно выступало уже против глубокой вспашки, горой стояло за мелкую. Опять автор фраернулся…

Эта печальная история повторялась ровно столько раз, сколько раз менялось сельскохозяйственное начальство. Но вот грянула перестройка. Рухнули все препоны. Самые смелые критические идеи стали находить отражение в художественной литературе. Роман получил почетную репутацию «непроходимого» в застойный период и был принят издательством на ура. Толком уже нельзя было понять, за какой вид вспашки выступает автор. Да и назывался роман теперь несколько расплывчато- «Борозда времени». Казалось, все муки позади. Но тут подоспел Перетятько со своими «Записками постового»…

Автор «Борозды времени» в полном унынии и расстройстве слонялся по Дому литераторов. Ловил за рукав коллег по перу и в который раз рассказывал горестную свою историю. Ему сочувствовали. Особенно сердобольные совали ему в карман рубли и трешки, чтобы мог он хорошенько выпить и обрести забвение.

А «Записки постового» издали в рекордно короткий срок. То ли сработала реклама, то ли на самом деле книга понравилась читателю, но раскупили ее в считанные часы, весь тираж. Барыги у памятника первопечатнику Ивану Федорову запрашивали за книгу не меньше полсотни. Появились ксерокопии, расходились по тридцатке. Ивана Степановича без проволочек приняли в Союз писателей. Из органов милиции он уволился, чтобы безраздельно отдаться литературе. Милицейский генерал, сыгравший столь важную, если не решающую роль в судьбе Ивана Степановича, издал по этому случаю приказ. За многолетнюю и беспорочную службу Ивану Степановичу объявлялась благодарность. «В связи с переходом на творческую работу» он награждался почетным значком и ценным подарком Приказ был оглашен в Зале милицейской славы, в присутствии высших чинов столичной милиции и, естественно, самого Ивана Степановича. Вручая ему значок и подарок, золотые часы, генерал прослезился и трижды его поцеловал. На тыльной стороне часов было выгравировано: «И. С. Перетятько, воспевшему нашу родную Государственную автоинспекцию».

В краткой речи генерал пожелал Ивану Степановичу дальнейших успехов на новом поприще. Сказал, что весь милицейский корпус, а вместе с ним и весь советский народ будет с нетерпением ждать его новых произведений. А «Записки постового» назвал, невольно перефразируя Белинского, «энциклопедией жизни ГАИ». По его словам, на этой книге еще долго будут учиться новые поколения автоинспекторов.

Итак, жизнь Ивана Степановича круто переменилась. «Записки постового» принесли ему немалые дивиденды, поскольку многократно переиздавались. Книгу перевели едва ли не на все языки народов страны. Издали и за границею.

Иван Степанович настоял, чтобы Валентина бросила к чертям работу и одновременно порвала всякие отношения с директором столовой № 179 Липкиндом. Валентина послушно согласилась. Тем более, что сам Липкинд уже намыливался в государство Израиль, на постоянное жительство. Он звал с собой и Валентину. Уговаривал ее развестись и вступить с ним в законный брак. Но Валентина осталась верной Советскому Союзу и Ивану Степановичу.

В сжатые сроки она освоила новую профессию – писательской жены. Она ездила в Литфонд заказывать пальто и шубы. Вышибала путевки в Дома творчества. Завела приятельские отношения с другими писательскими женами. Взяла за правило повсюду рассказывать, какой ее Ваня трудяга, как он сутками не вылезает из- за письменного стола, буквально себя не жалеет… Они такие, жены преуспевающих писателей.

А между тем с написанием новых произведений дела у Ивана Степановича шли из рук вон скверно. Многочасовое сидение за письменным столом (тут Валентина говорила сущую правду) не давало никакого результата. Каждый раз, взяв чистый лист, он выводил на нем, к примеру: «Было восемь часов вечера. Смеркалось»… Или «Лил сильный дождик»… Или – «Погода была солнечной, без осадков…» А дальше, хоть застрелись, ничего путного на ум не приходило. И никаких более сюжетов не рождалось, даром что в загашнике памяти Ивана Степановича сохранилось еще множество историй из милицейской жизни. А вот поди ты!.. Куда подевалась та легкость, с которой он сочинял свои бессмертные «Записки постового»?

Материальному благополучию угрозы пока что не было. Помимо бесчисленных переизданий «Записок», подоспели киношники и принялись выкупать права на экранизацию его рассказов, одного за другим. Но, повторяю, ничего нового написать Иван Степанович был не в силах.

С огорчения он стал прикладываться к бутылке, чего, как вы помните, прежде за ним не водилось. А тут стал наведываться в Дом литераторов, в ресторан и в верхнюю буфетную, или «пестрый» зал. Вскоре сделался там завсегдатаем. Буфетчиц и официанток звал ласкательными именами, а они его – Ваней. Учинил там несколько пьяных дебошей, что, впрочем, в обычае этого Дома. В частности, набил морду одному критику левого направления, когда тот позволил себе прилюдно высказать критические замечания о «Записках постового», в частности, о языке и стиле. Критик распространялся на эту тему за столиком в «пестром» зале, а Иван Степанович проходил мимо к буфетной стойке за очередной порцией шнапса. Уловил произнесенной звучную свою фамилию, остановился, послушал. А потом без всяких предисловий размахнулся и так звезданул зарвавшегося хулителя, что тот свалился со стула на пол.