Светлана Талан - Надеюсь и люблю

— Конечно, Катя, конечно, — закивал головой довольный Степан Васильевич. — Совершенно правильное решение. Зачем в доме такая наличность? Мы с Максимом Ивановичем сделаем то же самое. Так ведь?

— Нельзя нам вместе появляться в одном и том же банке, да еще с такими деньгами, — ответил Максим Иванович.

— Вот! Сказано ведь: моя милиция меня бережет! — засмеялся Степан Васильевич.

Все ушли, и уже через час Палыч позвонил мне и доложил, что все прошло нормально.

Я осталась дома одна. У меня было странное чувство: достигнув всего, к чему я так стремилась два с половиной года (и даже больше), я вдруг не ощутила эйфории. Напротив, поняла, что мои меркантильные амбиции и ошибки молодости обошлись мне слишком дорого. Я шла по пути лжи, коварства, нечестных игр. Я с самого начала была хищницей и попала в волчью стаю. Сама не заметив как, я учуяла добычу, как чует ее зверь, и пошла напролом. Я лишила человека жизни, пусть даже не собственноручно, и только сейчас поняла, что какой бы благородной ни была моя цель, она ни в коей мере меня не оправдывает. Мне было одиноко, жутко, холодно, противно. Предстояло опять, как когда-то, попрощаться с прошлым, вычеркнуть из своей жизни то, о чем хотелось забыть, и идти дальше, к цели, которую я наметила, когда-то давно покидая родной город. Что-то оборвалось у меня внутри, время остановилось. Мою душу заполнило раскаяние. Оно давило на грудь невыносимой тяжестью, мешало дышать, думать, ощущать реальность. Наверное, я выглядела жалкой, растерянной и глупой. Надо было что-то срочно сделать, чтобы не сойти с ума. Прислушавшись к внутреннему голосу, я поняла, что должна поехать на могилу Володи.

В полузабытьи я на ватных ногах прошла к своему «Хаммеру» и тяжело опустилась на мягкое кожаное сиденье, ничего не испытывая. Казалось, все чувства во мне умерли…

Я стояла у могилы мужа. С гранитной плиты на меня с улыбкой смотрел Володя. В его глазах я не увидела радости от встречи со мной, в них был упрек. Конечно, Володя многому меня научил, но я не должна была ему уподобляться. Я корила себя за то, что ничего не сделала ради того, чтобы у нас была нормальная семья. Только сейчас я поняла, что Володя, пережив трудное детство, замкнулся в себе и, казалось, был лишен нормальных человеческих чувств. Он прятал душу под панцирем грубости, но, как и любой человек, мечтал о хорошей семье, о детях. Конечно же, он, которого никто никогда не любил, очень хотел, чтобы кто-то испытал к нему настоящую любовь. Володя не верил, что я смогу полюбить его, но хотел иметь детей, испытать отцовские чувства. В отличие от своих родителей, он мечтал стать хорошим отцом, и я не имела никакого морального права лишать его этого.

Я не замечала, как холодный ветер треплет мои волосы, как по лицу ручьем текут слезы. Почему раскаяние пришло ко мне так поздно? Почему мы, люди, совершаем ошибки, обижаем родных, близких, доставляем им кучу неприятностей, а потом приходим с раскаянием к могильному холму? Я шла сюда поговорить с мужем, но слова застряли комом в горле.

— Володя, — удалось мне выдавить из себя. — Прости, прости меня за все.

Я припала к холодной, промерзшей земле и, представив, как ему там одиноко, темно и сыро, разрыдалась. Я потеряла счет времени, распластавшись на холмике и царапая ногтями землю.

— Прости! — умоляла я. — Прости, прости, прости… Если сможешь.

…Открыв дверь дома, я остановила взгляд на большой картине. На ней кающаяся Магдалина устремила свои глаза, полные слез, к небесам. Как я понимала ее в этот миг! Плохо соображая, я сняла с себя верхнюю одежду, бросила в угол сапоги. Почему-то я никак не могла оторвать от картины взгляд. На душе лежал камень, который так давил на меня. Он не отпускал, напротив, казался еще тяжелее. Эта тяжесть начала распространяться по всему моему телу, и я рухнула на пол, не в силах ее удержать.

— Господи-и-и! — смогла крикнуть я, вздымая руки. — Прости меня!

Потолок закружился надо мной с бешеной скоростью, словно карусель. Последнее, о чем я успела подумать: мне придется каяться и просить прощения всю свою оставшуюся жизнь…

Палычу опять пришлось приводить меня в чувство. Несколько дней я валялась в постели в полузабытьи и металась в жару. Приходя в себя, я осознавала случившееся, и мне опять хотелось забыться. Однажды утром, открыв глаза, я увидела в углу на тумбочке маленькую елочку, украшенную мигающими огоньками.

— Скоро Новый год, — проследив за моим взглядом, объяснил Палыч.

— Да? И когда же? — спросила я и не узнала свой голос. Он был глухим, тихим и хрипловатым.

— Через три дня, мадам.

Я поднялась с постели, и Палыч подхватил меня. В голове шумело и кружилось.

— Катя, — обратился он ко мне по имени, что случалось крайне редко. — Вам еще рано вставать, вы очень слабы. Почти неделю ничего не ели. Если бы Филиппович не ставил вам поддерживающие организм капельницы…

— Здесь был доктор?

— Конечно.

— Надо же! А я не помню…

Я подошла к огромному зеркалу в коридоре. На меня смотрел совсем другой человек. Это была не та веселая, влюбчивая, наивная девочка, и даже не хитрая и красивая хищница. Перед зеркалом стояла исхудалая, измученная, усталая повзрослевшая женщина с большими красивыми глазами на бледном, без привычного персикового румянца лице.

— Спасибо вам, Николай Павлович, — обняла я Палыча, впервые назвав его по имени-отчеству.

— Можно просто Палыч, — погладил он меня по плечам.

— Что это за обращение «Палыч»? — улыбнулась я. — Словно палка какая-то. Простите, что я так вас называла.

— Пустое! Называйте хоть горшком, Катя, только в печь не сажайте.

— Николай Павлович, я вам так благодарна за то, что вы были рядом со мной… в трудные минуты. Я в долгу не останусь.

— Что вы, Катя! Я получаю хорошее жалованье.

— Я хотела бы попросить вас пожить в этом доме несколько дней.

— Я никуда не ухожу... Не собираюсь вас оставлять.

— Мне надо уехать.

— Вы еще не готовы к путешествию.

— Если все будет хорошо, я вернусь через пару дней. Со мной все будет нормально.

— Может, мне поехать с вами?

— Спасибо, Николай Павлович, но у меня есть важное дело, с которым я должна справиться самостоятельно.

— И все-таки отложите поездку, побудьте дома в праздничные дни, окрепните.

— Я вполне здорова. Мне надо успеть как раз к Новому году, — загадочно улыбнулась я.

Мой «Хаммер» мягко и бесшумно несся по пустынной ровной дороге. На заднем сиденье плавно покачивал головой огромный пушистый желтый медвежонок с большим блестящим черным носом. Я не включала музыку, потому что она могла заглушить самое красивое, самое желанное слово, которое я без конца повторяла.