Ермаков = Солдатские сказы = Витковская = 25.07

- Он, пес, с мальства... Поначалу в школе да в клубе, а опосля и самосильно. Как, к примеру, такой вот случай оценить? Огородницами у нас сплошь девки были. Молодежное звено. Пропалывают они всякую свою петрушку и слышут - чихнул кто-то на деляне. Огляделись- никого. Решили, что грач это чем-то подавился и не так скаркал. Дальше работают. Разговоры у них откровенные по своей линии идут. Кого опасаться? Одно чучело. Да и то в юбке снаряжено. Полют на кукорках. Варька Птахина возле самой чучелы оказалась. Уничтожает себе сорняки - бай дуже... Вдруг кто-то щекоть ее за укромно местичко под мышкой. Девка всхрапнула, взбрыкнулась и только заметила, что чье-то троеперстие в чучелин рукав уползает.

- Ох! Девоньки... ox! -— заобмирала она.

Те всполошились.

- Что с тобой, Варька? Змей, что ли, укусил?

- Не змей... не змей...- пошатывает девку.

- Шкарпиона увидела?!

- Чучела... чучела... меня пощупала.

Девки сразу бдительные сделались, подозрительные. Ровно козий табунок перед прыжком насторожился. А чучела как даст вприсядку да как загнусит: «Ой то- пушеньки-топы, что наделали попы...» Девок с огорода будто вихрем подхватило. Бегут они, бегут - оглянутся: пляшет чучела. Таково-то лихо по корнеплодам чечет бьет! А над ним грачи ревушкой исходят, мечутся... Три дня девки на работу не выходили, пока не выяснилось. А сейчас, понимаешь, папаха... Сапоги... Сапоги со шпорами...

- Ну и что ему за девок?-усмехнулся ротный.- Не тогда ли ты его собственноручно-то?

- Нет... Это в другой раз. Всем родством мы его драли тогда... Мстителя...

- За что же так?

- Стыдно даже говорить... Ведь выродится! Брата мы тогда, товарищ старший лейтенант, поминали. Сороковины, значит. Родня у нас большая. Ну, выпиваем помаленьку, про покойного судим, вдову утешаем. И вот появляется на пороге женщина. Тьфу!.. Женщиной еще называю... Ро-о-жа, товарищ старший лейтенант, о-от такая! Поперек себя толще. Скуластая, нос со взъемом, губы вразвал и веселая-то, превеселая.

Покривлялась она на пороге и заявляет с акцентом:

- Я Параскева Пятница... С того свету явленная... Сидор Григорьевич чичас богу рябчиков да куропаток стрелять подрядились - наказывали они мне ружье да патронташ им доставить.

А брат у нас, и верно, охотник был. Мы, все выпивающие, в первый момент в лице переменились. Тут поминки и тут - «явленная». Суеверно же! Бабы в куть сбились, крестются. Ладно, средний брат меньше выпивши был. Не оробел он - цоп с нее платок, цоп маску! А под маской - он. Мститель теперешний... Ощеряется стоит. Я, говорит, повеселить вас желал. От рыданьев отвлекчи. Ну, мы с напугу - и позорно опять же перед деревенским мнением - чуть не засекли его в тот раз. Уложили на скамейку, юбки завернули и пошли полыскать. Брат левую полушарию секет, я - правую. Свись- шлеп только, свись - шлеп!

- Параскеве! Пятнице! Параскеве! Пятнице!- И чем дальше, то смачней нам. Под приговорку-то рука сама несет.

А тут вдова с начиненным патронташем вбежала. Как развернется с обеих плеч шестнадцатым калибром - по всему материку разместилось. И тоже под приговорку:

- Рябчики! - визжит.- Куропаточки! Тетерки! - Боровую дичь перебрала, за плавающую принялась: - Чирушки! Нырушки!

Вот в какой срам втравил! По поверью-то душа покойника последний раз в родном кругу присутствует, а нам его заголить пришлось. Приятно ей это? Конечно, выпивши были... Хоть как суди...

- Ну и подействовало?-сквозь смех спросил ротный.

- Горбатого, видно, могила одна...- вздохнул Ефим.- Это надо же такую папаху поиметь! Так что прошу, товарищ старший лейтенант. Я наблюду. А то он и здесь изобретет. Штаны, понимаешь, голубые...

Оказались дядя с племянником в одном взводе и в одном отделении. Через три дня переобмундировались наши партизаны. Свое, что на них было, старшина за­бирать не стал... Девай куда хочешь. Забрось, продай, подари - только вещмешок не отягчай. «Сверху» так приказано было. По-другому поступи - еще обидишь партизана. Кровью, скажет, добыто. Гусара к этому времени из партизанского Трыкотажа в регулярного Гагая перевели. За этот его особенный смешок Жора Гагай стали звать.

Гардеробом своим он так распорядился. Венгерку артиллеристам променял - пару комсоставского обмундирования за нее взял. Шаровары на портянки раскроили. Себе, дяде и командирам. Бинокль, сапоги и компас не противопоказаны были... При нем остались. Папаха тоже. Сколько он ее ни нахваливал - подходящего рода войск под нее не находилось. Приспособились они с дядей в изголовье ее класть. Как коты, блаженствуют! Шашкой хлеб режут да растопку для печурки строгают.

Зарегистрирован был и такой факт. По утрам морозцы еще куда с добром, а Жора без шинелки все норовит покрасоваться. Комсоставское суконное обмундирование на нем, к этому ремень с портупеей закупил. Выбодрится - что ты брат! Кадровая косточка!

- Зря ты это, Егорка...- косится на него Ефим.- Не знаешь разве, что снайпера в первую очередь комсоставов убивают. Им ить в свою биноклю видно.

- Всех убивают,- отмахнется Жора.- Кто ловко на мушку попадет - тому и капут. Высунься спробуй за бруствер! - агитирует дядю.

Ну, чужое перо мало кого до добра доводило. Ефим не зря опасался. В одном из боев ранило Жору в руку. В мягкие ткани навылет. Это бы не беда. А вот чего он в госпитале отмочил!

С шинелью, сразу же по заходу в тепло, развод взял. Потому - солдатская. В уголочек ее куда-то комочком свернул. А сапоги - на вид. На полкоридора раскинул. Рукав у комсоставской гимнастерки зубами подвысил, чтоб компас обозначило, и сидит, бинокль оглаживает. Ни стона, ни вопля не испускает. Открывается из пере­вязочной дверь, и ласковый медицинский голосок приглашает:

- Проходите, товарищ... командир. Можете сами двигаться?

- Могу. Га-гай...

- Звание ваше? - заводит историю болезни сестра. Погон на гимнастерках зимой, случалось, не носили. Он и взыграл:

- Младший лейтенант.

- Должность?

- Стажировку прохожу. Токо с курсов «Выстрел» и вот опять... га-гай... под выстрел...

Отсюда и пошло.

В госпиталь он первый раз попал, порядков там всяких не нюхал и не знает, а сам помнит, кто он теперь. Лежит, значит, и из-под простыни наблюдает: какие такие госпитальные льготы командному составу положены.

На первых порах пало ему в глаза, что не всех одинаково санитарка обслуживает. Кому стеклянную посудину принесет, кому фарфоровую. Засек он это и тоже зажалобился.

Нянька, что он ходячий, не знала. Приносит ему стеклянную «уточку» и, как была она женщина пожилая, с большим медицинским стажем, без долгих разговоров под простынь ее налаживать принялась.

- Ку... куда! Куда! - заотбивался здоровой рукой Жора.- Какую ты мне у...утку принесла?

- А какую тебе надо?-озадачилась санитарка.

От напугу он тут напутал или от юного стыда: