Ермаков = Солдатские сказы = Витковская = 25.07

- Завезла в бирючиное королевство... Неужели бы я тебе жениха-европейца не выбрала? Я бы тоже могла за уральский столб замуж выйти. Ни души и ни нервов... Тонкости никакой. Осмысляй, анализируй, чего мать говорит, пока детский садик не возрыдал.

- Чего мне анализировать, мама? Люблю... Верю ему. И душа у него чуткая, совестливая. Никакой он не столб.

- Чуткая, говоришь? А кто жаворонку золы пожалел? Балакирева по носу кто щелкнул?..

- Да ведь не ради птичек мы живем?

- Не знаю, как вы, а я - ради птичек. Всю жизнь - ради птичек одних. Того-то не постигаем, что птица - дитя самой радуги. Первопеснь мироздания!

И поведет от восторга к восторгу.

А заключит так:

- Имею я право хотя бы на птичью любовь и привязанность?

- Имеете,- пояснил ей однажды Костя.- Спаривайте ваших «композиторов», а Ленушку не смущайте. Она вам не птичка, хотя бы и ваша дочь.

В неподвижности все это выслушала. Голова в оскорбленной и гордой позиции замерла. Ладони сцеплены, губы подковкой свернулись.

Через недолгое время подвернулся ей способ отмщения. Не по специальному умыслу, а одно обстоятельство ее к этому подстрекнуло.

Прослышала, что появился в школе магнитофон. И записывает звуки, и тут же воспроизводит. И зазуделась у нее честолюбивая идейка одна в удалой голове. Явилась к учителю физики и с первой же попытки, за первый присест ощебечен он был, меценатством его заручилась.

- У нас, птицелюбов пяти континентов, в Москве, в Доме птицы и на Птичьем базаре, состязания назначены в этом году. Чей воспитанник больше колен отобьет. Сама я присутствовать там не могу, а вот записи песен желательно мне отослать. Виднейшие птичьи арбитры их будут прослушивать. Это не петушиный вам бой между Курской и Тульской губерниями... Другого порядка... У меня не все птицы, конечно, достойны, но дрозд Балакирев мог бы претендовать. У него и почин, и раскат, и оттолчка, и россыпь, и росчерк - душа отторгается. Не птица, а какая-то божья свирелька, какая-то тайна лесная поет.

В дальнейшем - о магнитофоне:

- Через сутки-другие-верну.

Научил ее физик, как пленку вставлять, как включать, выключать, записывать и проигрывать, вверил магнитофон.

У Лены экзамены пододвинулись, у Кости - разгар посевной. Лука Северьянович в шорницкой. Или в поле с шатериком, перепелов кроет. Сватьюшка его в это ме­роприятие втравила. «Поймайте мне, Северьяныч, белого перепела. Альбиносного. Вдохновенный у него бой!» Вот и ловил.

Поначалу, как и задумано было, птиц записала. А потом - лукавый-то подтолкни - зятюшку увековечила.

Тот умученный после двухсменки явился. Кое-что похлебал и в сенях на холстинке прилег. Когда разоспался, она и насторожила у беспечного его изголовья магнитофон - и, конечно, техника в быт.

- Послушай! - вечером Ленушке предлагает. Голос прискорбный, измученный, угнетенный изобразила. Доходяга душевная.

Включила магнитофон, и зажурчал, заклекотал задушевный, матерый, жизнерадостный Костенькин храп. Некоторые периоды плавно выводит, апогей с перигеем прослушивается, а потом вдруг угасится начисто звук, перемрет ненадолго, да как распростается - ровно пускач кто в носу рванул.

Тещенька возле ленты сидит, лента крутится, а она разрисовку дает:

- Арарат обвалился. Во! Во! Храпоидолы в рукопашной сошлись.

Дождется еще одной даровитой напрягнутой ноты - еще расшифрует:

- А сейчас с пещерным медведем схватка. На заре прогресса действие происходит.

Ленушка недоумевает:

- Что это за странная запись, мама?

Прямого ответа не поступает:

- Тсс. Во!! Танки справа! В укрытие!!

- Какие танки, мама?

- Такие... Проиграй эту документальную запись в народном суде, любой мало-мальски гуманный судья расторгнет и аннулирует... С первого же прослушивания развод предоставит. С печенегом живем...

Дошло наконец до Ленушки.

Вскрикнула, кинулась ненавистно на магнитофон и в клочки эту ленту, в клочки. Потом в слезы да в беспамятство.

У Софьи Игнатьевны юбки от оторопи засвистели. Водою ее отбрызгивает, виски ей перцовкой смачивает, уши кусает дочерние. В чувство бы привести.

- Ты меня не дослушала! - голубою слезою окатывается.- Это в нем силы клокочут, жизненные... Объем груди извергается... Породите мне внучека! До каких пор могу я с птицами?! Поневоле всякая пустельга в интеллект заселяется.

Вот такая малина цвела. Вот откуда и заумь такая возникла, мол, не стало танкисту ни свету, ни дыху от вздорной и взбалмошной тещеньки. Отчего и в Египет хотел убежать. Сваха да ворожея, говорю, известные полководцы.

* * *

На самом же деле случилось - пошли Костя с Леной в кино. Как обычно, журнал поначалу показывали. Учения танковых войск. И видит вдруг Костя воочью, во весь-то экран, видит Костя дружка своего, командира «тридцатьчетверки» Алешу Лукьянова. Майор Алешка! Реку его машины форсируют! И не надо Алешкиным танкам мостов и понтонов. Словно скорые умные раки, ползут они по дну реки. Только рокот, могучий бронесказуемый рокот! Не дышал, на экран глядя.

Вернулись из кино - молчком разобрался, заранее веки сомкнул. Лена чего-то мурлыкает, ластится, а Костя недвижим, безгласен лежит. Алешка все мнится. А не вместе ль они, колхозные пареньки, перводерзкий пушок над губой постоянно, для форсу, мазутом пачкали. Надышишься сладкой соляровой гарьки - и повлекла, повлекла тебя молодая надежда. Каждая звезда куковала, самое радугу плечьми подпирал. Некто поверхностно видит и думает - старшина на пушечный ствол, ноги свеся, присел покурить, а это совсем и не старшина. Генерал это. Или выше бери. Мечта наша, пташка, куда не дерзает.

«Десять классов - кровь с мого носа - закончу,- цедит дымок старшина.- Воевал достойно, броневую службу люблю... Таких, молодых-неженатых, в любое училище: «Милости просим». Старые-то кадры пыхтят вон...»

И в самом деле - пыхтят. Инспектирующий генерал на подходе.

Прянул с орудия пред ним старшина - не то бог молодой, не то черт холостой.... Из-под темных бровей сини кремни искрят, белей, чем у молодого волчиньки, зубы, от погона до погона - четыре перегона. Козырнул. Доложил. Пояснил. Благодарствован был - «Служу Советскому Союзу!!» - зазвенькало серебро на груди. Каждая звезда куковала.. Самое радугу плечьми подпирал.

Некто, с простой души, думает, старшина тут присел покурить, а тут - академик сам, бронетанковый! Мечты наши, пташки... Прихлопнул вас крокодиловый чемодан, подыграла вас фараонова кость. «Сколько же Алешке лет теперь?» Перепутал его подсчеты голос из репродуктора. Передают заявление правительства... «Египет стал жертвой агрессии...»

Косте вроде бы старострельную рану потронули: «зять английский» припомнился, картежник, союзничек. «Погоди, погоди... Египет? Он же там фараоновы кости взрыл? Капиталы там, комендант говорил! Совладеет Суэцким каналом?»