Ермаков = Солдатские сказы = Витковская = 25.07

Вслушивается в радио и, как ясновидящий, мнит: «Там акула! Там вол-ча-ра... Кус египтяне из пасти вырвали!»

И еще сторожит ухо тоскливое слово - «жертва»: «Кондрат твоя жертва, я твоя жертва, теперь - Египет. Народ целый!» - сыграл желваками.

День за днем, час за часом - солят, вередят газеты и радио по Костиной ссадине, по сукровице. Сообщают, что англо-французы бомбардируют Египет, силой пытают отрезать Суэцкий канал, что используется уже американское оружие...

«Там! Там акула!» - поджигается с каждым сообщением Костенькина обида и месть.

Потом - дивно! «Английский зятек» измельчал, уничтожился, как-то сникчемился. Египет завоссиял, побиваемый. Ничто перед горем его Костенькина скула, с синей гуглей, и танковая академия - не потеря, и трибунал забываться стал. Одно нестерпимо - малых бьют. Малым с колен привстать не дают.

Тринадцатый день Египет в крови и в огне.

Тринадцатый день неславно на отчей земле далекому русскому человеку. Вот так, наверно, когда указняется совесть, и ходит Россия на Шипки. От родных пашен и скворушков, от малых детей и возлюбленных жен...

Ленушку не тревожит. Зачем ей, маленькой, его мужская сумятица? И одним вечером - официальное заявление. Смысл тот, что если наглое избиение Египта не прекратится, то в Советском Союзе не будут препятствовать выезду добровольцев, пожелавших принять участие в борьбе египетского народа за его независимость. Утром стоял Костя перед военкомом. Прочитал тот заявление, полистал военный билет и чутку обескуражил парня.

- Рад приветствовать вашу решительность. Первым в нашем военкомате. Придется, однако, подождать. Нет нам пока прямых указаний. Где вы остановились - на случай срочного вызова?

- У Кондратия Карабазы.

- А-а-а... Это который раны винцом потчует,- усмехнулся военком.

- Достойные, стало быть, раны,- откликнулся Костенька.

- Добре! - протянул военный билет комиссар. - Если сегодня до конца дня не вызову, явитесь завтра в девять ноль-ноль.

Развернулся сибирский конек к Кондрашечке.

Известился Карабаза, что намерен немногословный, но каменный в слове его командир добровольцем пойти, сунул по соске-пустышке в губенки своим близнецам и ходом скорей к военкому.

- Меня тоже пишите. Кондратий Карабаза. Еще не все танкисты погорели!.. Три зубу не взыскано. Панихида не справлена...

Ответ получил, как и Костя: завтра в девять ноль- ноль.

Зима тот год ранняя стояла. Снега. Морозный денек - куцый. Однако достаточный, чтобы райцентру стало известно: танкисты едут в Египет. Заторопились на Кондрашечкино подворье друзья-товарищи. И знакомые, и полузнакомые. На летних сборах встречались, на полигонах и просто в военкомате. У Кондрашечки фляга браги стояла. К именинам крепилась. Откинул он полог в запечье, прислушал:

- Курлычет! - братве подмигнул. - Вчерась сахару добавил - как тигра всю ночь рычала.

Барана под этот случай прирезал.

К вечеру еще один в Египет решился. Этот из молодых. Только демобилизовался, новые танки знает.

Ну... Усидели бражку, умяли барашку - вызова от комиссара нет. Направились в забегаловку. Там восприняли. И задрожала, заколебалась в углах паутина.

- Все мы от одного танка произошли! От «тридцатьчетверки»!! - целует воодушевленный Кондрата пожилую буфетчицу.

Попоют, попоют - побеседуют. Про Египет, само собой, разговор.

- Птица феникс у них в поверьях есть. Сама себя сжигает и из пепла потом воскресает.

- Про птицу - сказка. А вот народу действительно приходится из пепла. Из крови...

По соседству с танкистским застольем директор местной конторы «Заготскототкорм» черева услаждал. Хмыкал он, хмыкал пупку своему, а потом плеснул гранатый стакан еще на «каменку» и на хмельных розвязах произрек:

- До чео... До чео народ хитромудрый пошел?! И на целину, и на велики стройки, и в сам Египет корячится. А нужен ли он тебе, Египет? - на Костю уставился.- Какая у тебя там болячка? У тебя другая болячка... Славушки жаждуем! Патретик чтобы наш пропечатали, фамиль вознесли. Весь тут и Египет.

Костя с лица сменился. Привстал даже.

Остановил его звонкий, словно на наковальне сыгранный смех. Оглянулся сюда, а здесь инвалиду юморно стало. Изнемогает - хохочет. Аж рукав у фуфайки трясется, ходором ходит.

- Разве в такой шубе мыслимо? Да ты в ней, не доезжа Дарданелл, обовшивеешь...

А шуба на Косте - сибирских барашков мех. Фабричного производства, под черный блескучий хром выделана. Всего лишь неделю назад из сельпо ее Лена вы­несла. Полгода яйцами отоваривала, дедко быка годовалого за нее же пожертвовал. На деньги не купить тогда было - к товарообмену колхозника поощряли. Для работы-то Косте и ватник был гож, а на люди, на мороз, кроме бобрика-ветродуя, одеть было нечего.

- Ежель в Египет, закосил бы ее инвалиду,- набивается однорукий.

- Правильно калека говорит,- поддержал однорукого Заготскот.

Напряглась забегаловка.

- Значит, мы для портретика,- сыграл скулами Костя.- Значит, славушки жаждуем?! Покупай! - в честь момента освободился от шубы.- Покупай!-протянул ее однорукому.

- Какая еще цена будет,- хищненько запустил владыку в меха инвалид.

- Восемьсот семьдесят девять рублей отоварено. Копеек не помню...

Кондратий вмешаться хотел, а потом оценил инвалида: чай, денег всего-то на стопку с прицепом. Еще потому не вмешался - позорный упрек всем им брошен. Не препятствует сделке.

Погулял по мехам инвалид, химикаты снаружи понюхал.- Отвернись на минутку! - буфетчицу просит.

После просьбы ослабил опушку у ватных штанов и извлек из нательного тайника пачку сотенных. Отслюнявил восемь бумаг:

- Держи, египтянин! - колокольчатый снова выдал смешок.

Кондрашечка теперь затревожился:

- Погоди, погоди, Константин!.. А в чем же на улицу? Мороз двадцать градусов, и в Египет еще бабушка надвое...

Отстранил его Костя.

Кондрашечка к инвалиду:

- Поимей совесть! Середь зимы раздеваешь... Морозы-то стоят! Цыган и то с рождества...

- Деньги без глаз,- голосисто журчит инвалид. - Они и на Северном полюсе тепленькие.

- Тогда отдай хоть фуфайку на сменку. Будь жельтменом. В одном френчике человека оставил.

- Это - пожалуйста,- скинул ватник с себя инвалид.- Бери на придачу. Эту и в Дарданеллы забросить не жалко.

Перелицевалися русачки для себя неожиданно.

Осматривают один одного: все ли подогнано. Никто не заметил - когда, в какой миг покинул свой стол За- готскот. Прогнусел, вонзил яд и извильнулся. Уполз на тихоньком брюшке.

Наутро бежали наши добровольцы по звонкому морозцу в военкомат. Рукавчики у инвалидной фуфайки для Кости коротенькие, руки по саму браслетку голешенькие, пришлось для замаскировки собачьи мохнатки одеть. (Кондрашечкин дедко покойный носил, конокрад.) Военком его даже и не признал с первовзгляда.