Ермаков = Солдатские сказы = Витковская = 25.07

- Слушаю вас! - очки протирает.

- Приказано было в девять ноль-ноль...

Вгляделся в него военком: доброволец это вчерашний.

- А шуба, позвольте, где? - спрашивает.

- Продана, товарищ подполковник. Я налегке решил. Там, говорят, жара неспасенная... В белых трусах, говорят, воюют.

- Мдя... Мдя...- смущенно отмеждометился военком.- Возможно, и в трусах... Только поспешили вы шубой распорядиться. Нет мне пока никаких указаний. И, думается,- не будет. Думаю, поостудит горячие головы позавчерашнее заявление правительства. Москва говорит - не воздух, чай, сотрясает. Вот так-то, ребятушки. Рапорта ваши пока на столе, под руками у меня будут, а вы спокойно работайте, каждый на прежнем посту. Потребуетесь - немедленно вызову.

Потряс с благодарностью три отбронелых мозольных руки, и подались гусечком славяне не солоно воевавши. Военком еще раз, теперь с тыла уже, оглядел кургузую Костину фуфайчонку и длительно барабанил потом пальцами по стеклу.

- Мдя... Мдя... Век служи - век дивись. А кто ж это произнес, что русские долго-де запрягают?..

Танкисты меж тем совещались: как теперь быть. Инвалид, по словам диспетчера автовокзала, уехал уже в Казахстан. Сделку теперь все равно не расторгнешь, шубы теперь не воротишь...

А без шубы явиться домой куда как неславно, нелепо, конфузно и совестно. И в Египте не побывал, а уж урон в обмундировании. Ведь каждый досужий язык... Скажут: пропил, прогулял... Тещенька птицу наказывала... Губы опять подковкой свернет. А Лена, бедная Ленушка... Полгода яйца сдавала. Дедко быка не щадил. Худо, погано содеялось.

Костя даже на правительство разобиделся: «Съел облизня... Поплевал в кулак да на сквозняк его». Картежник в памяти нарисовался - того поганее на душе сделалось. «Второй раз из-за гада впросак попадаю».

Спасибо Кондрашечке. Пообонял он поисковым, принюшливым носом своим и вдруг встрепенулся:

- Пошли к Македону! Свой брат - танкист. Уж если не Македон, то и не бог...

Македон - офицер запаса. В миру - председатель райпотребсоюза. Сибирский купец.

- Выручай, Македон Федорович! Окончательно мы погорели. Такой «фауст» нам поднесен... Шубу надо. Упаси от бесчестия наглого.

Обревизовали промтоварные склады, обзвонили недальние деревеньки - нет шуб. С подвоза их разбирают. Заранее отоварены. Сибирских барашиков мех...

Ну как домой показаться, как вразумительно объяснить? Бои чуть ли не под экватором где-то идут, а в Сибири шубенку боец забодал. Протяни-ка сумей здесь причинную ниточку.

Купили, поверх телогрейки, непродуваемый плащ. Все-таки на «жельтмена похож», как изволил Кондрашечка выразиться. В собачьих, правда, мохнатках, по­жертвованных. Хоть руки в уюте. Домой устремлялся подгадать ночью приехать. Не всякий чтоб глаз соблазнять. Перед дверью вдохнул обреченного воздуху, отворил и юловатым каким-то, несвойственным голосом не то домочадцам, не то «композиторам», здравия пожелал.

- А шу...- не договорила, повисла на шее Ленушка.

- А шуба где? - узаконила вопрос Софья Игнатьевна.

- Мобилизовали шубу,- криво усмехнулся Костенька.

За чаем подробненько все обсказал. Утешил как мог:

- У Кондратья барана по этому поводу съели и бражку... На именины и раны обмыть не осталось.

- Ра-зы-щет! Весь в конокрада-покойника,- попытался направить беседу в сторону пращуров дедушка.

Софья Игнатьевна, однако, «Заготскототкормом» интересуется.

- У него жир с рожи каплет,- подожгло опять Костеньку.- Жрет коровью печенку!..

- Наплюй!-неожиданно потискала Костину руку тещенька.- Честь наша с нами, а шуба перед ней - тьфу! Вижу не мальчика, а доблестного мужчину, дочь моя,- встормошила прическу Ленушке.

Костенька даже скраснел.

На этом домашние толки и кончились.

Агрессия тоже вскоре закончилась. Военком правильно рассудил: Москва не воздухи сотрясает.

Про шубу в домашнем кругу порешили не распространяться особо, а дедушка взял да и заложил добровольца. В колхозном правлении. Привсенародно!

- А все-таки здорово иностранная разведка работает,- свои соображения высказал.- Сопчили военным министрам, что сибирски ребята шубы распродавать по дешевке начали, у тех и в кишке стратегической холодно сделалось. «Продадут шубы да заделают нам египецко небо в овчинку...»

- Про какие ты шубы маячишь тут, дед? - наводящий вопрос ему задали.

- Дык... Костенька наш. Неспособно же на икваторе в шубе.

Заложил внука деревенскому мнению. «Египтянином» после этого Костю прозвали. И старый, и малый в момент подхватили, и начальство, и подчиненные, и в бане, и в сельсовете. Кончился Гуселетов. Живи теперь, Константин, иждивением народного творчества. Сочинится в мехмастерской перекур, и тут же чей-нибудь язычонка проворный отметится:

- А что, Костя?.. Взять бы тебе да и самому Гамаль Абдель Насеру рапорт подать? Неблагородно, мол, с шубой случилось. В фуфайке опять по морозу полкаю из-за своей солидарности. Неужто он тебе египетцку форму не вышлет?!

- Даже египецко звание может присвоить,- поспешает с горячей догадкой второй добросерд.- Фараон третьего ранга!

- Га-га-га...

- В фуфайке проходим,- ежится танкист.

Угнетал, подавлял его такой разговор. Незлобивый он и шутейный, а гордость твоя не приемлет. Пусть кума полоротая, пусть ворожея, пусть самое что ни на есть худоязыкое полудурье, пусть даже понятливый человек и всегдашний доброжелатель твой, а коснутся сторожкого места в душе...

- Салют египтянину!!

- Страуса теще не подстрелил?

И тоже не без смысла. Кто на оглоблю вешался? Она. Кто просил птицу египетску добыть, коя с крокодилом сожительствует, в зубах у него ковыряется? Она!

Опостылело слушать. Кондрата Карабаза - тот походя отшутился бы. А Костя-тяжелодум.

Приспел отпуск, и собрался он якобы к другу на Волгу. На вторую неделю приходит оттуда письмо. «Жизнь наша, Ленушка, в корне меняется. Работаю на бульдозере, живу в общежитии. Поступаю в вечернюю школу. К весне, как семейному, мне обещают квартиру. Закончишь учебный год и скорей приезжай. Учителя здесь нужны. Буду ходить в твой класс. Пиши мне помногу и часто...»

До Нового года жили они перепиской, а в каникулы Ленушка разыскала его. Без никакой телеграммы на рабочей площадке явилась. Выскочил из бульдозера, отнял ее от земли, маленькую, и целует, целует живое румяное счастье свое над застывшей, студеною Волгою. Крановщики, экскаваторщики заприметили, видно, что белую заячью шапочку залучила чумазая Костина роба, залучила и носит по кругу, по кругу, по кругу... Как загудят-заревнуют мужья-одиночки. Ленушка уж отбивается от его поцелуев. В нос ему рукавичкой, в нос... А нос-то, вы, братцы мои, наисчастливейший!

Натвердо было обговорено: весною Елена сюда. Работа - хоть завтра.

Уехала заячья шапочка. В Сибирь, к дедушке.