Ермаков = Солдатские сказы = Витковская = 25.07

Поднял его с обочины Кондратий Карабаза. Он, как прослышал про Костю, а следом и про старого Гуселета, что пешком тот в одиночку сквозь ночь и леса заупрямил идти, тем же часом вдогонку бежать устремился.

- Нету твоего командира,- затрясся на Кондрашечкином плече Лука Северьянович.- Совсем... Насовсем ушел... Под египетску землю...

- Еще не все...- начал было и оборвался на полуслове Кондрашечка.

Потом приближались они к деревеньке. На мостках через малую речку Сапожницу тронул Лука Северьянович былому танкисту плечо:

- В какой стороне Египет глядится?

Кондратий установился лицом в юго-запад.

- Там, дедо.

Смотрели в египетскую сторону.

- Велик твой бог, Костенька... - ослаб и сомлел снова голос у старого. - Велик бог у русского народа! И шубу... и самое душу!

- Укрепись, дедо... Укрепись!

* * *

Есть старые праздники - наши прадеды их еще праздновали, есть молодые торжества - сами с флажками на них выходили, но нет для живого солдата, присяги сороковых, другого такого гордого и щемительного денька, равноценного Дню его многотрудной Победы. На побледневшей от боли июньской заре был загадан он обес­кровленным шепотом гибнущих погранзастав, тысячу четыреста девятнадцать листочков календаря искурено было, пока в неисцветаемом мае не врубил его в Лето­исчисления и камни солдатский поводырь - отомститель штык.

Собственным штыком сработан и заработан!

Гордые в этот День ходят по русской земле солдаты; Все одним гордые и каждый еще на особицу.: Единого образца нет. Впрочем, с русского это и не спрашивается. Особенно с сибиряка. Этот народец черт, говорят, посеял, а бог полить позабыл. Самосильно, кто как, росли...

В двадцатилетие Дня Победы вывел Кондратий Карабаза своих близнецов на парад. Танкистские шлемы им из подержанных кирзовых голенищ пошил, огромные черные краги у знакомых мотоциклистов до полудня выпросил. Три пары их, близнецов, у него. Как ни увезет свою Катеринушку в родильное отделение, так и - сам- два.

«Опять двойка!» - смешливые акушерки в проведки ему кричат. Ощерит свою нержавейку и скалится на весь райсовет:

- Трибуналу давал заклятье по Кондратию с каждого выбита зуба взрастить, а получается - икс плюс игрек. Катька такая попалась - с двумя неизвестными...

Последнего «икса» назвал он Кондратьем, второго братишку - Костенькой.

- Бессмертье должно быть,- пояснил смущенной улыбчивой Катерине.

По шесть лет им, последним, сравнялось. Кондрашечка командармом вышагивает. Малые дышут в спину отцу. Далее - покрупнее подрост, в черных кирзовых шлемах.

- А мать?.. Катерину-то почему в строй не поставил? - цепляют Кондратия разряженные насмешницы сибирячки. - Кто им манную кашу в походе будет ва­рить? - ласково смотрят на младших Карабазят.

- Не из такого теста мои, чтобы за мамину юбку держаться! - задорит старый Карабаза «бабско воинство». И шире распрастывает кочетиную мускулистую грудь и козлеватее взносит начищенный свой сапожок.

Ленушка была вызвана военкоматом для вручения ей в этот день посмертно возвращаемых Костиных орденов.

- Идите в строй! - приказала она, побледневшая, Васе с Валеркой. - Это дядя Кондратий... Башенный папин стрелок. Из одного экипажа...

...За пирамидами, за оазисами, за миражами летели в пустыню два перышка. Два черных перышка...

Двое Костенькиных пристроились к Карабазятам.

- Бессмертье должно быть!! - приветствовал пополнение старый Карабаза.

Сияла на майском, победном, торжественном солнце святая и грешная его нержавейка.

1968 г.

Я на фронте все больше ожоги получал. И варило меня, и пекло, и смолило. Ну, об этом речь впереди. Начать же надо с того, что неправильно меня воспитывали.

Родился я маленьким, рос мелконьким, грудь, что у зайчонка, столько же и силенки... Тут что надо было? Закалять надо было меня всячески. К физкультуре по­ощрять, дух во мне поднимать, отчаянность воспитывать.

А заместо того собирается отец на охоту:

- Тятя, я с тобой пойду?

- Сей минут! Сейчас вот за патронташ тебя заткну и пошагаем.

Когда забраковали меня в военкомате, уставился он жалостливым таким взглядом - вздыхал, вздыхал да и высказался:

- В кого ты, Аркадий, уродился? Сестры вон - хоть в преображенцы записывай. А ты... зародыш какой-то...

Оттого я и рос такой... виноватый. Неполноценный вроде. Зато, когда приказали мне на втором году войны «в десять ноль-ноль» с бельем, полотенцем и с продуктами в военкомат явиться, у меня чуть сердце не заглохло от радости. Через правое плечо поворот сделал!

Направили нас, свежепризванных, в военные лагеря Черемушки. Едем. «Че-ре-му-шки»,- раскладываю я по слогам. «Нежненько-то как!» - думаю. Представляются мне молоденькие такие, с прозрачной, чуть зелененькой корой, деревца, все в цвету, а запахах - белокипенные, кудрявенькие. Посреди этой природы - лагеря. Навроде пионерских... Только слышу-послышу их еще и «Чертовой ямой» поминают. Это-то название поточней оказалось.

Впоследствии на вопрос, почему Черемушки, взводный Ляшонок мне так разъяснил:

- Это намек солдату дается... Принюхивайся, мол. Черемушкй-цветочки, а ягодки - впереди. Без обману чтобы...

В этих-то вот Черемушках и познакомился я с поварским черпаком, будь он трижды неладен. Направили наш взвод на подсобное хозяйство. Километров за шестьдесят. Задача - картошку из овощехранилищ на машины грузить. Котлы с нами едут, сковороды, прочая посуда... Палатки растянули - ужин варить надо.

- Кто может? - взводный Ляшонок спрашивает. Он у нас бедовый мужик был. Длинный, поджарый, лицом смуглый, верблюжьего цвета шинель на нем. Английская. В госпитале выдали. По самы пяты. Заглазно мы его звали «Чтоб я этого больше не слышал». Любимое изречение.

Ну, ладно... Поваров во взводе не оказалось. Прошелся он вдоль шеренги, да меня и облюбовал:

- Корнилов, кажется?

- Так точно, товарищ младший лейтенант!

- Назначаетесь, боец Корнилов, поваром!

- Я не умею, товарищ младший лейтенант. Отродясь не варивал.

- Не умеешь - научим, не хочешь - заставим,- говорит.- Притом и грузчик из тебя - наилегчайший вес. Одним словом, надевай халат, и чтоб я этого больше не слышал - «не варивал».

И проклял я потом не раз эту лихую минуту. Вся моя служба шиворот-навыворот отсюда пошла. На погрузке, верно, благополучно все обошлось. Картошки вдоволь. А это при третьей тыловой норме ох как вкусно! Наворочаю два котла, салом заправлю - хвалят ребята. Зато в период подготовки - погорел.

Отправляется наш батальон на трехдневные ученья. Без захода в казармы причем. Весь день и всю ночь перед этим дождь лил. Утром большой перестал - густой пошел. Мелкой капелькой... Строимся мы на плацу, а он до того рассолодел - воробей след оставляет. Ветер рвет. Собака Жучок к кухонному крыльцу бежит и хвост в нужной форме сдержать не может. Ломит его, гнет, зад из-за этого заносит. Аж закружится песик. Кое-кому такое зрелище направление мысли испортило. Бывалые, верно, молчат, а свежепризванные непорядок усмотрели.