Мэри Уэстмакотт - Неоконченный портрет

В Париже ей предстояло заниматься пением, фортепьяно, рисованием, живописью и французским языком.

Мириам остановила свой выбор на пансионе неподалеку от авеню де Буа, где жили двенадцать девочек и который содержали вместе англичанка и француженка.

Доставив Селию в Париж, Мириам временно поселилась в гостинице, чтобы убедиться в том, что ее ребенку хорошо на новом месте. На четвертый день пребывания в Париже у Селии начался жестокий приступ ностальгии. Сначала она не поняла, что с ней такое – какой-то странный комок в горле и слезы каждый раз при мысли о маме. Когда она надела блузку, сшитую для нее мамой, слезы хлынули рекой. Назавтра они с мамой должны были ехать на прогулку. Селия сошла вниз внешне спокойная, но со смятением в душе. Не успели сесть в кэб и выехать за ворота, девочка разрыдалась.

– О, мама, мама…

– Что такое, детка? Тебе здесь не нравится? Если нет, то я сегодня же заберу тебя домой.

– Я не хочу домой, мне здесь нравится. Но я так по тебе соскучилась…

Полчаса спустя она уже забыла о своем горе. Это было похоже на приступ морской болезни: когда он проходит, вы уже не помните, что чувствовали.

Больше это ощущение не повторялось. Селия ждала, напряженно прислушиваясь к себе. Нет, теперь, когда она думала о маме, комок в горле не возникал и плакать не хотелось.

Одна из девочек, американка Мейзи Пейн, подошла к ней и сказала своим теплым голосом, забавно растягивая слова:

– Я слышала, тебе было одиноко? Моя мама живет в той же гостинице, что и твоя. А сейчас тебе лучше?

– Да, сейчас все в порядке. Это было глупо с моей стороны.

– Да нет, наоборот, нормально.

Голос Мейзи напомнил Селии Маргарет Пристман, девочку, с которой она познакомилась в Пиренеях. Легкий трепет благодарности наполнил ее душу. Благодарность еще возросла, когда Мейзи сказала:

– Я видела твою маму в гостинице. Она ужасно красивая.

Селия в первый раз взглянула на маму как бы со стороны: маленькое подвижное лицо, маленькие изящные кисти и ступни, тонкий нос с резными ноздрями… О, мама! На свете не было никого прекраснее.

Селия провела в Париже год. Ей там очень нравилось. Ей нравились другие девочки, хотя все они казались ненастоящими. Мейзи Пейн уехала вскоре после приезда Селии. Ее лучшей подругой стала Бесси Уэст из соседней комнаты. Бесси, которая любила поговорить, нашла в лице Селии благодарную слушательницу. Кроме того, их объединяла страсть к яблокам. Впиваясь в очередной наливной бочок, Бесси заводила бесконечную историю о своих приключениях, а Селия внимала.

– Ты мне нравишься, Селия, – сказала однажды Бесси. – Ты не такая дура, как остальные.

– Почему?

– Их интересуют только мужчины и прочие вещи. Мейбл и Памела, например, порядочно действуют мне на нервы. Каждый раз, когда я беру скрипку и иду на урок, они хихикают и фыркают, будто у нас любовь со старым Францем. Я тоже не прочь поговорить о мальчишках, но при чем здесь учителя музыки?

У Селии была еще одна подруга – Сибил Суитон – высокая девятнадцатилетняя девушка с красивыми карими глазами и гривой каштановых волос. Бесси за глаза называла ее «тупица».

Сибил была очень дружелюбна и очень глупа. Чтобы она поняла, ей приходилось все объяснять по два раза. Уроки музыки были для Сибил как тяжкий крест, потому что она с трудом читала ноты и у нее не было слуха. Селии случалось по часу просиживать с ней за инструментом, терпеливо повторяя:

– Нет же, Сибил, третьим пальцем левой руки ты должна взять ре-диез. А вот теперь – ре. О, Сибил! Неужели ты не слышишь?

Но Сибил не слышала. Ее родители хотели, чтобы она научилась играть на фортепьяно «как все люди», и она старалась изо всех сил, мучая себя и свою преподавательницу. Мадам Ле Брю, которая приходила в пансион, была маленькой седой женщиной с когтями вместо пальцев. Она садилась так близко к ученице, что правая рука той бывала скована в движениях. Мадам Ле Брю обычно приносила с собой большой талмуд дуэтов. Она и ученица попеременно играли солирующую партию и аккомпанемент. Когда солисткой была мадам, она увлекалась и не сразу замечала, аккомпанемент опережает ее или отстает на несколько тактов. А заметив, восклицала:

– Mais qu’est-ce que vous jouez là, ma petite? C’est affreux – c’est tout ce qu’il y a de plus affreux! [20] Ну что же вы играете, детка! Это ужасно, ужаснее и быть не может! (Фр.)

Тем не менее Селия любила уроки музыки. Она полюбила их еще сильнее, когда перешла к месье Кохтеру. Месье Кохтер занимался только с самыми способными из девочек, и Селия была его лучшей ученицей. Схватив ее руку, он безжалостно растягивал ей пальцы и в восторге кричал:

– Вы только посмотрите на эту кисть! Какая гибкость! Это определенно рука пианистки. Природа в отношении вас не поскупилась, мадемуазель Селия. Теперь посмотрим, чем вы сможете ей помочь.

Месье Кохтер сам был превосходным пианистом. По его словам, два раза в году он ездил в Лондон с концертами. Его любимыми композиторами были Шопен, Бетховен и Брамс. Селии он никогда ничего не навязывал, только предлагал, и она сама выбирала, что будет учить. Заразившись энтузиазмом от месье Кохтера, Селия с удовольствием играла по шесть часов в день и не чувствовала усталости. Она любила фортепьяно. Оно всегда было ее другом.

Вокалом Селия занималась с месье Баре, бывшим оперным певцом. У Селии было высокое чистое сопрано.

– У вас прекрасные верхние ноты, – сказал месье Баре. – Лучшего нельзя и желать. Нижние ноты слишком слабые, но неплохие. Но над средними нотами вам придется потрудиться.

Он взял в руки рулетку.

– Теперь проверим диафрагму. Вдохните – задержите дыхание – резко выдохните. Отлично, отлично. Дыхание настоящей певицы.

Потом он вручил ей карандаш.

– Поместите карандаш между зубами, в углу рта. Пойте так, чтобы он не упал. Только не говорите, что это невозможно.

В общем, месье Баре остался доволен.

– Но ваш французский меня озадачивает. Это не обычный французский с английским акцентом – Боже, как я от него настрадался! Клянусь, это акцент méridional [21] Южный ( фр .). . Где вы изучали язык?

Селия сказала.

– Ах вот оно что… Говорите, ваша горничная была родом с юга Франции? Тогда понятно. Ничего, скоро мы исправим ваше произношение.

Селия много и добросовестно работала. Месье Баре находил, что она делает успехи, но иногда бранил ее за неумение вжиться в образ.

– Вы, англичане, думаете, что, когда поешь, нужно как можно шире открывать рот и вопить во все легкие. Ничего подобного! Вы же не мальчик-хорист, вы поете хабанеру Кармен, и к тому же в неверной тональности. Запомните: перепутать тональность – это последнее дело. Этим вы наносите оскорбление композитору. Я хочу, чтобы вы выучили что-нибудь для меццо. Ну да ладно, вы – Кармен, у вас во рту не карандаш, а роза. Вы поете песню и соблазняете молодого человека. Боже, что вы делаете? Почему у вас такое деревянное лицо?