Уильям Келли - Другой барабанщик

Он – невысокий, по крайней мере ниже меня на полголовы, у него стальная седина, ясные серые глаза – и тут я такой: смотрю на него сверху вниз и рыдаю. Я чувствовал себя идиотом. Он больше ничего не сказал, просто вошел, не глядя на меня, подошел к унитазу, опустил крышку и присел.

Я сидел на краю ванны и продолжал ополаскивать лицо холодной водой, даже выпил пару глотков. Потом резко завернул оба крана – свой (перестал плакать) и водопроводный.

Мы еще несколько минут просидели молча, а потом он поднял на меня взгляд.

– Ты прав, парень. Нельзя было ожидать, что ты оттуда вернешься таким же, каким был прежде. Ты, хочешь не хочешь, становишься другим. В моей юности такого бы не случилось, потому что всем приходилось крутиться, находить себе жилье, и чем больше у тебя было денег, тем в лучших условиях ты жил, и ты жил с парнями своего круга и своего типа. И с такими ты дружил. Но при этой новой системе все иначе: их интересуют только денежки, а ты получаешь в соседи кого хочешь. Верно?

Я кивнул.

Он улыбнулся, уперев взгляд в напольный кафель.

– Родные пенаты крепко в тебе засели, и от них не так легко отделаться, да?

– Да, сэр!

– Ну, не переживай. Ты же не уймешься, пока не добьешься какого-то результата: либо тебя отчислят, либо ты получишь диплом. Я же тебя знаю! – Он глядел на меня в упор. Я мог бы умчаться за тысячу миль, но не увернулся бы от этого взгляда. – Объясни мне одну вещь. Зачем ты хочешь поселиться в общежитии вместе с этим цветным парнем?

Поразмыслив, я не знал, что сказать, и наконец промямлил:

– Потому что он мне нравится, и от него я узнаю массу интересного. Но, думаю, главным образом потому, что он мне нравится.

Отец выпрямился и сунул руки в карманы халата.

– Это я и хотел от тебя услышать. Если бы ты сморозил какую-нибудь глупость насчет равенства людей или заявил бы, что стремишься внести свою лепту в борьбу за лучший мир, я бы сказал, что ты совершаешь ошибку. Ты же не заводишь друзей из тех соображений, что это правильная политика, ты заводишь друзей потому, что они тебе нравятся, и ты не можешь убедить себя в обратном. – Он помолчал. – Не переживай. А с мамой я этот вопрос как-нибудь улажу.

Отец встал и, прежде чем я успел его поблагодарить, вышел за дверь.

Вот как все было. Боже, ну и спектакль!

Перед отъездом я извинился перед мамой. Но она на меня даже не взглянула.

Суббота, 1 мая 1932 года.

Элейн Хауи обручилась – кто бы мог подумать! – с парнем из Бангора, штат Мэн.

Суббота, 28 мая 1932 года.

Беннет сдал вчера свой последний экзамен и сегодня утром отбыл. В понедельник он выходит на работу в Нью-Йорке. Он, несомненно, очень целеустремленный человек. Теперь ему долго не придется отдыхать. Что касается меня, то я слишком усиленно впитывал знания и почти выдохся, стал как выжатый лимон. Мне будет не хватать наших бесед, но мы будем переписываться летом, а в следующем учебном году, конечно, заселимся вместе в «Адамс-хаус».

Пятница, 23 ноября 1934 года.

Когда я вернулся с занятий (около полудня), под дверью нашел две телеграммы для Беннета. Мы договорились пообедать и должны были встретиться в столовой в час, поэтому я взял телеграммы с собой.

Я сидел за столиком в конце зала у окна, выходящего на старые серые здания вдоль Боу-стрит, и для начала заказал чашку кофе. Потом в зал вошел Беннет, повесил пальто и оставил книги в гардеробе, я помахал, чтобы привлечь его внимание, и он, сделав заказ, подошел к моему столику и сел.

– Это тебе. – Я передал ему желтые конверты. – Терпеть не могу эти срочные отправления. Черт бы их побрал. В них вечно какие-то неприятные новости, о которых сообщается каким-то деревянным языком, – и я рассмеялся.

– Согласен, – улыбнулся он, взял нож и взрезал первый конверт.

Я наблюдал за его лицом в надежде, что в телеграмме хорошие новости, но его лицо оставалось бесстрастным. Он передал мне телеграмму:

МАМА УМЕРЛА ДЕСЯТЬ ДВАДЦАТЬ АМЕЛИЯ

Я не знал, что сказать. А он уже читал вторую телеграмму и, догадываясь, что я за ним наблюдаю, пробормотал:

– Амелия – моя сестра.

И передал мне вторую телеграмму:

МАМА ВНЕЗАПНО ЗАБОЛЕЛА СРОЧНО ПРИЕЗЖАЙ АМЕЛИЯ

Я оторвал взгляд от текста и посмотрел на него.

– Боже мой, Беннет, я и не знал…

– Она была, можно сказать, молодой женщиной – тридцать восемь. Тяжелая работа. – Он опустил глаза в тарелку.

Я чуть не спросил, при чем тут работа, но вдруг понял, что если бы он закончил предложение, то мог бы и так: тяжелая работа ее доконала. Я ничего не сказал. Я внимательно смотрел на него, не осознавая, что с почти садистским интересом жду, когда же на его лице проявится хоть какая-нибудь эмоция. Я не ожидал, что он расплачется в моем присутствии, но мне просто хотелось увидеть его реакцию. Я поймал себя на мысли: «Ладно, Беннет Брэдшоу, ты справишься с чем угодно, ничего не может выбить тебя из колеи. Ну, поглядим, как ты справишься с этим испытанием. Поглядим, сможешь ли ты сохранить свою хваленую невозмутимость». Но, осознав, какие мысли пришли мне в голову, я устыдился.

А он не выказал ни малейшего признака нервозности, чему я несказанно обрадовался. Наверное, мне просто было интересно узнать, есть ли в нем что-то человеческое (есть-есть, но я имею в виду данную ситуацию), и я понадеялся, что он это докажет своим поведением. Но, как уже я не раз писал здесь, наверняка я его несколько идеализирую.

Он смотрел на меня. Надеюсь, он не прочитал мои мысли.

– Мне нужно уехать в Нью-Йорк сегодня. – Он встал. – Поеду и постараюсь с ними связаться. У тебя есть расписание поездов?

Я покачал головой.

– Неважно. Позвоню на вокзал. – И он поспешил в конец зала, где оставил свое пальто и книги.

Он еще пробыл некоторое время в столовой, но очень торопился, и у меня не было возможности поговорить с ним.

Вторник, 27 ноября 1934 года.

Сегодня утром Беннет вернулся из Нью-Йорка – с очень дурными новостями. Отец давно умер, и у него остались три сестры и два брата, все подростки, моложе восемнадцати, и он теперь – их единственный кормилец. Он, конечно, может их раскидать по родственникам, но ему не хочется разлучать членов семьи, а это значит, ему придется немедленно бросить колледж и устроиться на постоянную работу. Он говорит, что приложит все старания, чтобы закончить триместр, но не уверен, что осилит. Мне так хотелось сказать ему, что я могу телеграфировать отцу с просьбой дать Беннету взаймы денег, чтобы ему хватило продержаться в колледже до февраля, но, думаю, он бы отказался от моего предложения, а то еще бы обиделся и оскорбился. Боже, ну надо же такому произойти, когда учиться осталось только полгода. А ведь он как никто заслуживает этого диплома, он ему просто необходим в жизни.