Элизабет Джейн Говард - Смятение

– Вы тут ни при чем. Это моя промашка. – Опустившись у кровати на колени, Вилли попробовала вытащить зазубренную сломанную ножку кровати из чемодана, крышку которого та разворотила; матрац при этом неловко накренился почти до земли. – Это же до ужаса неудобно, представить себе не могу, как вы тут глаза-то сомкнуть могли. – Извлечь сломанную ножку не удалось, и, чувствуя вину за создавшееся положение в целом, она заявила: – По правде говоря, вы могли бы сказать мне раньше!

– Полагаю, должна была. Во всяком случае, это не ваша вина, Виола. Не могу позволить вам чувствовать такое.

И у Вилли появилось мимолетное ощущение, словно она вновь в школьном классе, где, случалось, она говорила одно, а чувствовала другое, – и это всегда было заметно.

Остаток того дня она провела за обустройством комнаты мисс Миллимент. Прежде всего это значило убедить Дюши. Много мебели можно было легко взять из той, что осталась от коттеджа «Груша», ничего не говоря свекрови, однако постепенно выяснилось еще одно постыдное обстоятельство: прислуга не убирала комнату мисс Миллимент, а утруждала себя лишь тем, что раз в неделю укладывала стопку чистых простыней на нижнюю ступеньку узкого крылечка. На все остальное белье, нуждавшееся в стирке, не обращали внимания, и Вилли обнаружила, что крошечная сырая ванная полна замоченных панталон, нижних рубашек и чулок, которые мисс Миллимент стирала в ванне, при том что возраст, грузность, близорукость и неумение сводили на нет ее способности заниматься домашними делами. Комната утопала в грязи и пропахла старой одеждой.

– Я уберу комнату, Дюши, дорогая, но, право, полагаю, что одна из служанок должна застилать ей постель, вытирать пыль и прочее.

Дюши рассердилась и звонком вызвала Айлин, заметив:

– Прислуга всегда ведет себе гадко по отношению к гувернанткам.

– На мой взгляд, Дотти или Берта еще не в том возрасте, чтобы успеть набраться опыта общения хотя бы с одной гувернанткой.

– Согласна, но это традиция. Они наслушались о них от миссис Криппс или Айлин. Не беспокойся, дорогая. Прислугу можно заставить убирать эту комнату.

– Вообще-то я предпочла бы делать это сама. – Она не сказала, что для нее невыносимо выставлять напоказ слугам жалкое убожество мисс Миллимент, но Дюши поняла.

– Видимо, так будет лучше, – кивнула она. – Ах, Айлин, пожалуйста, пошлите ко мне Дотти и Берту.

В тот день на кухне во время обеда витало напряжение. Дотти с Бертой так и сыпали дерзкими и мученическими оправданиями: никто не говорил про уборку в домике, откуда им было знать? Ей тоже никто не говорил про готовку для гувернантки, напирала в ответ миссис Криппс, так ведь и так ясно, что едой нужно обеспечивать всякого, кто живет в доме. Айлин несколько раз повторила, что к ней это отношения не имеет и что она уверена: надо заниматься своими делами, – только она не может не сочувствовать несчастной старушке. Берта залилась слезами и заявила, мол, что ни случись, всегда обвиняют ее. Тонбридж напомнил женщинам, что идет война, вследствие чего он, хотя двигать мебель и не его дело, естественно, приложил к тому руку, когда попросили. Эди вообще ничего не говорила. В то время стоило ей хотя бы открыть рот, так миссис Криппс голову бы ей оторвала или отпустила ядовитое замечание про людей, которые бросают других в беде, лишь бы пофорсить и вырядиться в военную форму. Через четыре недели она уйдет, твердила Эди себе, а тогда только они ее и видели. Помимо тарелки самой Мадам, она разбила миску для пудинга, две чашки и кувшин, из которого Мадам поливала цветы, – всякий раз после того, как ее окликала миссис Криппс, все само валилось из рук. Во время чаепития прозвучала лишь пара фраз.

К обеду Вилли освободила комнату от всего, сложила имущество мисс Миллимент на чехол, расстеленный на полу небольшой прилегающей спальни, запаслась куском мыла, жесткой щеткой и ведром. Тут-то она и обнаружила, что электрический водонагреватель в ванной не работает и что бедняжка мисс Миллимент обходится без горячей воды бог знает с каких пор. Вилли вернулась в дом, вызвала по телефону электрика, позаимствовала из детской электрический чайник Эллен и принялась за весьма неприятное дело – мести и скрести пол. Состояние гардероба мисс Миллимент ее ужаснуло, и Вилли решила свозить старушку в Гастингс или Танбридж-Уэллс пополнить его. У мисс Миллимент, должно быть, набралось несколько купонов на одежду, и, если в магазинах уже нет подходящих вещей, они смогут купить ткани и сшить нужное. Сибил помогла бы, подумала Вилли, в который уже раз осознавая, как сильно она тоскует без нее. Она так и не смогла установить сколько-нибудь близких отношений с Зоуи; разумеется, она тянулась и к Дюши, и к Рейчел, зато с Сибил они могли посплетничать, посудачить о детях и собственной юности, о первых годах замужества, а иногда и припомнить времена, когда они не носили фамилию Казалет. Брат Сибил погиб на войне, мать умерла в Индии, когда дочери было три года, и почти всем ее воспитанием до десяти лет занимались преданная айя , няня-индианка, да слуги в доме ее отца; потом отец привез их с Губертом обратно в Англию и оставил на попечение своей замужней сестры, которая отправила обоих детей в интернаты, где те сильно скучали по дому. Каникулы отличались в лучшую сторону только тем, что брат и сестра общались друг с другом, так и не поладив со своими кузенами и кузинами: «У нас был свой тайный язык, урду, которого они, конечно, не понимали, вот и не терпели нас, а тетя винила нас в том, что мы с ними не ладим». Она помнила довольно спокойный, очень английский голос Сибил, каким она это сказала, как добавила, что на урду они говорили куда больше, чем на английском, к которому относились как к языку чужих нудных взрослых. Зато, когда Вилли спросила, может ли Сибил и сейчас говорить на урду, та ответила, что нет, она не говорила на нем с тех пор, как брат погиб. Погиб он перед самым заключением мира: горе мучило ее, когда она повстречала Хью.

Особенно они сблизились в последние недели, с того самого утра, когда Вилли, войдя в комнату узнать, не хочет ли та позавтракать в постели, застала Сибил рыдающей.

– Закрой дверь! – прикрикнула Сибил. – Не хочу, чтоб кто-то слышал. – Вилли, закрыв дверь, присела на кровать и держала Сибил, пока та, успокоившись, не заговорила: – Я думала, мне становится лучше, но нет. – Последовало молчание, а потом, впившись взглядом в Вилли так, что та не могла отвести глаз, она выговорила: – Мне ведь не лучше, да? – И прежде чем Вилли собралась с духом, чтобы ответить, Сибил неожиданно произнесла: – Нет, не говори. Не хочу знать. Я обещала Хью, что… просто оттого, что пару ночей плохо спала… ради всего святого, Вилли, не говори ему, что я так расклеилась. Ничего не говори – и никому .