Элизабет Джейн Говард - Смятение

– Я уезжаю, Дюши дорогая. Привезти тебе что-нибудь из Лондона?

– Не надо ничего, разве что новую кухарку.

– Разве Эди уходит?

– Миссис Криппс сообщила, что Эди собралась поступать на службу в женские вспомогательные части ВВС. Она так наорала на нее, что Эди оцепенела и в доме стало меньше еще одной тарелкой «коупленд».

– Ты говорила с Эди?

– Пока нет. Только в любом случае я не чувствую себя вправе просить ее остаться. Даже восхищаюсь ее желанием послужить стране. К нам она пришла прямо из школы. Никогда не выезжала из деревни. По-моему, это довольно смело для нее. Но, само собой, миссис Криппс выходит из себя. Придется искать замену. Не знаешь, «Миссис Лайнз» все еще работает? Это довольно приличное агентство… на Кенсингтон, верно? Возможно, у них кто-то есть. В конце концов, кухарки, как правило, моложе призывного возраста. Иди, дорогая, опоздаешь на поезд. Но выясни, пожалуйста, действует ли еще «Миссис Лайнз». Если у тебя будет минутка.

– Спрошу обязательно. Не забудь напомнить Тонбриджу заехать за настройщиком.

– Не забуду.

По крайней мере, не попросила меня заехать за чем-нибудь в « Арми энд Нэви», подумала Рейчел. Дюши снисходила до постоянных закупок в очень немногих магазинах и была убеждена, что все остальные слова доброго не стоят. Ткани для домашнего обихода она покупала в «Робинсон и Кливер» , одежду себе самой (приобретавшуюся от редкого случая к столь же редкому случаю) – в «Дэбенхэм и Фрибоди» , хозяйственные товары и промтовары – в « Либерти» , а практически все остальное в « Арми энд Нэви» на Виктория-стрит, поблизости от которого ничего другого не было. Поскольку сама Дюши в Лондоне не бывала с начала войны, она возложила на невесток и Рейчел обязанность удовлетворять ее скромные, но тем не менее точно обозначенные потребности.

– У вас есть противогаз, мисс?

– Благодарю, Тонбридж. Он уложен.

Когда она устроилась на заднем сиденье и Тонбридж укрыл ее колени старым меховым покрывалом на войлоке, то подумала, до чего ж невероятна эта война: сравнение противогаза и мехового покрывала, как в зеркале, показывало, во что теперь превратилась жизнь. «Или чем стала для таких бесполезных людей, отсиживающихся по домам, как я, – пришла вдогон мысль. – Я ничего не делаю, чтобы помочь покончить с войной. Я не делаю ничего полезного, кроме банальных вещей, которые кто-то другой, наверное, сделал бы лучше». Уныние, напавшее на Рейчел, когда она наконец-то осознала, что дни ее любимого Детского приюта сочтены, вновь овладело ею. Приют вернулся в свой лондонский дом вскоре после Мюнхенского соглашения, но нехватка средств и нехватка девушек, желавших обучаться на медсестер, постепенно подмяла под себя все предприятие. Матрона уволилась, чтобы ухаживать за стареющим отцом, подходящую замену ей найти не удавалось, и к моменту бомбежек Лондона все в мгновение ока кончилось, поскольку помещение (в то время, с счастью, пустое) подверглось прямому попаданию. Но то был последний, а если честно, единственный раз, когда Рейчел ощущала себя занятой каким-то делом. Нынче ей сорок три – слишком много, чтобы поступать в армию или искать возможность (или желание) записаться в добровольцы для чего-либо большего, нежели уход за родителями и другими родными, которые в ней нуждались. А в конце концов неизбежно наступит день, когда родители умрут, и тогда она обретет свободу жить с Сид, делать ее счастливой, поставить ее во главу угла, делить с нею все. Когда она, как сейчас, сама по себе, печальной представляется невозможность поговорить об их будущем с Сид, кроме тех случаев, когда они бывали вместе. Из-за того, что будущее это определялось смертью родителей, даже упоминать его, не то что обсуждать, было как-то неловко.

В поезде она решила, что купит Сид граммофон, то, чего та сама никак не могла себе позволить. Мысль эта неожиданно доставила ей большую радость: так приятно было бы вместе выбирать пластинки, и Сид скрасила бы свое одиночество. Она подберет хороший аппарат, с большим рупором и иглами из шипов, которые, говорят, меньше портят пластинки, чем стальные иголки. В обед она сходит на Оксфорд-стрит и выберет, а может, вполне успеет отвезти граммофон прямо к Сид на такси. Великолепная мысль – почти компромисс.

– Честное слово, дорогой, как только у меня появится ребенок, мне сразу понадобится другое жилье. Помимо того, что домик не только мал для мальчиков, он, если честно, не вполне годится и для Джейми с малюткой. А бедная Айла не сможет никого пригласить погостить.

Она умолчала, что сестрица мужа сводит ее с ума, она знала: люди, не ладящие друг с другом, его попросту раздражают.

Они обедали в небольшом кипрском ресторанчике возле Пикадилли-серкус, который он называл удобным и тихим. Удобства она не заметила, но вот тишина… Не считая пары безутешных на вид американских офицеров, в ресторанчике никого не было. На обед они взяли довольно жесткие отбивные, с гарниром из риса и консервированных бобов. Место было совсем не того сорта, куда он обычно ее водил, и, заходя, она все гадала, не стесняется ли он водить на обед ту, чья беременность так бросается в глаза. Она уже предупредила, что вино ей нельзя, и теперь, под конец обеда, официант принес графин и налил ей воды в бокал. Вода была прохладной и отдавала хлоркой. На твердом стуле сиделось до крайности неудобно. На грязно-желтой стене напротив нее висел плакат с пронзительно-голубым небом, горой с развалинами на вершине и свирепо улыбающимся священником греко-православной церкви на переднем плане. Официант подал крохотные чашечки с турецким кофе, опрокинув при этом три бумажные гвоздики, стоявшие на столике в вазе. Поправив цветы, он поставил перед ней блюдечко с тремя кусочками рахат-лукума, доброжелательно улыбнулся, глядя на ее живот, и произнес: «За счет заведения, для мадам».

– Не сердись, дорогая, – услышала она. – Обед так себе. Но мне хотелось пойти куда-нибудь в тихое местечко, где мы могли бы поговорить. Кофе совершенно отвратительный. Мне не следовало его пить.

Так ведь не очень-то и поговорили, подумала она.

– А если в Шотландию? – теперь спросил он.

– Жить там я не смогу! Я им не нужна.

– Мне помнится, ты говорила, что нужна.

– Это было сразу после того, как умер Ангус. В них говорила обязанность предложить . Они пришли бы в ужас, если бы я согласилась. – Она почувствовала, как ее охватывает паника. Он же не может … и наверняка этого не сделает… попытаться бросить ее сейчас в беде.

– Я полагал, это могло быть выходом… на какое-то время… для старших мальчиков.

Разом отвергая и хороня все другое, что могло бы быть сказано, она проговорила: