Элизабет Джейн Говард - Смятение

Только, похоже, все утро Арчи не выходил у нас обеих из головы, потому как мы то и дело заговаривали о нем, или скорее, по-моему, это чаще делала Полли: ее все время такое интересовало, как, мол, он каждый вечер ужин готовит, если у него готовить некому, да что он по выходным делает, когда к нам не приезжает, все гадала, чем он занимается, когда уходит в Адмиралтейство. Обо всем об этом могла бы и у него самого спросить, заметила я. Она не ответила.

С покупками ничего не вышло. В «Галери Лафайет» не было ничего, чего бы нам хотелось, в магазине под названием «Хапперт» в конце Риджент-стрит мы увидели очень красивую розовую шелковую блузку, которая очень понравилась Полли. Но стоила она шесть фунтов, «астрономическая сумма за то, что одевает всего лишь половину тебя», как грустно выразилась девушка. Я предложила одолжить половину денег, но она сказала, уж лучше нет, лучше сберечь деньги на время, когда мы будем жить в Лондоне. Мы решили пройтись пешком до клуба дяди Хью напротив Грин-парк. Интересная вышла прогулка мимо разбомбленной церкви, очень солидного книжного, а потом магазина «Фортум энд Мэйсон». Из-под обломков церкви и из земли пробивались крестовник и вербейник. До обеда было еще далеко, вот Полли и предложила: почему бы нам не посидеть в парке напротив, где мы могли бы обсудить, как подступиться за обедом к ее отцу с тем, чтоб мы жили в Лондоне. Но я сказала, что хочу зайти в «Ритц», потому что это самый шикарный отель и я никогда не была внутри. «Я просто схожу в туалет, – сказала я, – а если им не понравится, что я только затем и пожаловала, то могла бы и выпить джину с лаймом».

Полл пришла в настоящий ужас и рассердилась.

– Какая глупость! – сказала она. – Люди не заходят так просто в отели…

– Как же, заходят! Затем отели и нужны!

– Если только не собираются остановиться в них. Прошу тебя, не ходи. Умоляю, не делай этого.

Так что я не пошла. Вместо этого мы сели в парке, немного поболтали, а потом заговорили про то, как завести собственный дом. Я сказала, что, мне кажется, было бы здорово, если бы Полли объявила, что хочет учиться в художественной школе, ведь само слово «школа», похоже, благотворно действует на нервных взрослых. Полли сказала, что самым трудным препятствием станет желание дяди Хью, чтоб мы жили в его доме с ним и дядей Эдвардом.

Ну ладно. Обед наш был изысканным: салат из крабов и вино под названием «Либфраумилк», немецкое, так что, конечно же, написать правильно я его не могу. Дядя Хью называл его рейнвейном, что бы то ни значило. Был очень мил и обращался к нам совершенно как к взрослым, пока не дошло до разговора о том, чтобы у нас был дом; тут он стал увиливать да обещать, мол, посмотрим-посмотрим, что, судя по хорошо известному нам обеим его поведению, обычно означает «нет». Он сказал-таки, как было бы для нас хорошо, если бы мы жили в его доме, и я видела, как слабела Полли, а оттого слабела и я, потому что, в конце концов, он ее отец, а если бы папа сделал мне такое же предложение, я бы, конечно же, жила с ним.

Конечно, не стала бы. Только тут не то же самое, потому что была бы еще и Зоуи. Наверное, она оставалась бы за городом с Джули, и тогда могло бы быть так: только папа и я. И тогда Арчи мог бы приезжать и жить с нами…

Только для меня жизнь (вместе с Полли) в доме дяди Хью ни на что такое не была бы похожа и наверняка стеснила бы нашу свободу, о чем я и сообщила Полли на обратном пути в поезде. А она в ответ, мол, нам остается только ждать (совершенно средневековая отговорка: ягненок, блеющий бараном, заметила я, и ей пришлось согласиться). Но она сказала, что мы могли бы подбить других, хотя я не слишком-то надеюсь, что это привело бы к желаемому результату: тетя Вилли последнее время довольно раздражительна, а тетя Рейч, похоже, никогда не считала, что чем-то надо заниматься просто ради забавы, Зоуи же ни на кого не имеет влияния, за исключением Джули и бедняги военного летчика, который в нее влюблен, если вам угодно знать мое мнение. А еще Дюши – она не может не быть старомодной, раз уж так стара, – считает, что нам незачем ехать куда бы то ни было и чем бы то ни было заниматься.

Я не собираюсь иметь детей, но, если уж так случится, что соберусь, то вот несколько правил, которые я установлю. Никаких Ср. Век. О, вроде «посмотрим», «это зависит» или «все в свое время». И никаких тем, которых нельзя касаться в разговоре, и я буду вдохновлять своих детей на приключения».

Она прочла написанное, решая, правильно ли оставлять это в дневнике, который она писала для папы. Большую часть можно. Удалила некоторые места про нее, Полли и Арчи и то место о жизни вместе с отцом и с Зоуи. Вместо этого добавила кое-что о членах семейства, с тем чтобы он как можно больше знал, что происходило.

«Эллен [писала она] заметно стареет. Полагаю, от ревматизма люди выглядят старше, чем им полагается по годам, да я и не знаю, сколько Эллен лет, потому как она говорит, что это не мое дело, но она очень дряхлая, все желтоватые прядки исчезли из волос, что сейчас лежат у нее на голове белым туманом. Еще у нее есть очки, за которыми тетя Вилли возила ее в Гастингс, но она не любит носить их, надевает только за шитьем. Она все еще много времени ходит за Уиллсом, Роли и Джули, но Айлин помогает ей с глажкой, потому что ее, как она выражается, уже ноги не держат. Когда у нее выходной, она старается держать ноги вверх – не очень-то занимательное занятие для выходного. Должно быть, страшно становиться по-настоящему старой: невозможно себе представить, что мы все время так и делаем, сами того не замечая. Вот интересно, насколько я изменилась за два года, с тех пор как ты видел меня в последний раз, папа. То есть помимо того, что стала выше ростом (я не меньше чем на полдюйма выше Зоуи), сама я в себе особых перемен не чувствую. На прошлой неделе, правда, я сделала перманент, потому что Полли завила волосы и считала, что завивка и мою прическу сделает поинтереснее. Ничего не получилось, совсем. Вместо того чтобы лежать прямо, как были, на редкость скучного темно-каштанового цвета волосы пошли какими-то жуткими проволочными волнами и под конец становились какими-то спиральками вроде штопора, и всякий раз, как я мою голову, приходится накручиваться на ужасные бигуди, сделанные из чего-то похожего на свинец, утягиваться в коричневый чулок, отчего голове больно, как ни пристраивай ее на подушке. Вот я и пошла к парикмахерше в Бэттл все это остричь. Ей пришлось коротко постричь почти всю голову, так что теперь я смахиваю на чучело с торчащими повсюду волосами. Похоже, не гожусь я в настоящие леди. Вот, к примеру, косметика. Полли, которая и так чудесно хороша, теперь выглядит ужасно привлекательно, если воспользуется тенями, тушью для ресниц, губной помадой и прочим. Я же выгляжу по-идиотски. Тушь попадает в глаза, те слезятся – и она течет у меня по лицу, от теней морщатся веки, а помада на губах не держится и секунды. Полли учит: открывай рот и отправляй в него еду, как конверт в почтовый ящик, – только я забываю. А от пудры мой нос, похоже, блестит еще больше, прямо сияет. По-моему, мне просто надо будет обходиться без косметики, как тете Рейч. Так что, папа, несмотря на твою дурацкую реплику, когда ты меня назвал красавицей (в тот день, когда мы набирали воду из ключа), боюсь, она из меня не получается.