Элизабет Джейн Говард - Смятение

– Нет, это будет кратким.

– Впрочем, сама-то я всегда считала, что долгое обручение – это удобно. Чувствуешь, что твое будущее устроено, зато не испытываешь никаких тягот брака, а они, как мне говорили, могут быть самыми неприятными. Надеюсь, они не будут жить в Лондоне – цеппелины в последнее время беспокоят постоянно.

– Зачем, скажи на милость?

– В определенном возрасте люди так делают, вот и все.

– Возьмите меня!

– Ты еще не достигла этого возраста – никоим образом.

– Свадьбы как раз для девчонок.

– Так нельзя. Надо быть кем-то кому-то из них. Ты должна будешь пойти на эту свадьбу как кузина, я обязательно пойду как сестра и, вполне возможно, подружка невесты.

– А торт будет?

– Тебе он не понравится, он с марципанами.

Он застонал:

– Я возьму с собой перочинный ножик.

– Люди не ходят на свадьбы с перочинными ножами, Невилл. Ты можешь надеть свой взрослый костюм. А еще будет шампанское.

– Я не выношу шампанское. А газировка будет?

– Не имею ни малейшего понятия, – ответила Лидия самым беспощадным голосом своей матери.

– И тогда он сделал тебе предложение?

– Да.

– И ты ответила «да»?

– Да.

– Волнуешься?

– Волнуюсь? Не знаю. Вроде того…

Зазвонил телефон. Она пошла взять трубку, а Стелла крикнула вслед:

– Если это Кит или Фредди, то мне с ним нужно переговорить.

Стелла услышала рявкающее «Да?!» на неподражаемом кокни (прошлым вечером они все играли в шарады, и она бесподобно хрипела, изображая мамашу, у сына которой голова застряла в ночном горшке), потом как она заговорила обычным голосом, но слишком тихо, чтоб расслышать. Была суббота, на курсы машинописи идти было не надо, она решила выпить еще чашечку кофе перед тем, как заняться мытьем огромной груды посуды, оставшейся от вчерашнего вечера.

Когда Луиза вернулась, она пылала румянцем, но сдерживалась.

– Это из «Таймс», – сообщила она.

– Из газеты?

– Точно. Хотят знать о моем обручении с Майклом Хадли.

– Ну и дела! Я и не знала, что он такой знаменитый.

– Я тоже, если честно.

– Сигарет нет?

– Боюсь, нет. Мы вчера здорово покурили. Я схожу куплю, если хочешь.

– Нет… я схожу.

– Недели через четыре. У Майкла будет отпуск.

– Через четыре недели ты станешь миссис Майкл Хадли.

– Да. Это волнующе, только еще такое ощущение… – Она умолкла, поскольку, если честно, сама не была уверена…

– И как ощущение?

В знакомом любопытстве Стеллы было что-то ободряющее, что и толкнуло ее, как всегда, на самую осторожную честность.

– Сама не разберусь. Сногсшибательно – и тут же немного нереально. Словно во мне два человека: тот, с кем это происходит, и тот, с кем такое произойти не может. Вот ведь поразительно, что он захотел жениться на мне, ты так не думаешь?

– Нет.

– Ой. А я думаю. Его семья до того обаятельна, что страшно. Они знакомы с сотнями знаменитостей… он мог бы жениться на ком угодно.

– Дурочка, кто угодно может жениться на ком угодно. Не думаю, чтобы так оно и получалось.

– Ты права. Он говорит, что любит меня.

– Твое-то семейство радо?

– По-моему, да. Когда я рассказала матери, она только спросила, не считаю ли я, что еще слишком молода! Изо всех идиотских вопросов…

– А отец?

– Его мнение меня не волнует. Но, разумеется, он одобряет Майкла, ведь его отец был героем на прошлой войне.

– До чего незамысловато…

– Ведь правда? – Такое слово ей прежде не попадалось, но она сразу поняла, что оно значит, и, казалось, точно подходило отцу. – И все-таки я буду ужасно скучать по «Моим руинам». И по нашей с тобой жизни. – Она любовно обвела взглядом обветшавшую дыру, некогда часть угольного подвала, ныне служившую кухней в подвальной квартире. – Через минуту вернусь.

Однако, когда хлопнула входная дверь, Стелла, оставшаяся один на один с фотографиями матери, быстро остыла в наступившей тишине, угнездилась на бархатном диване в жарко натопленной комнате, откуда ее могли вырвать лишь ностальгия да поэзия ее юности, и смахнула с глаз непрошеные сердитые слезы. Ее уже нет, подумалось ей, и она уже никогда не вернется.

– Пять фунтов муки мелкого помола… хотела бы я знать, где такую достать, нынче вся мука одинаковая… три фунта свежего масла… с тем же успехом я стану летать… пять фунтов темного изюма без косточек… нет, ты слышишь, Фрэнк? Два мускатных ореха, шелуха мускатного ореха, гвоздика… ну, по крайности, хоть это у меня есть… шестнадцать яиц, фунт сладкого миндаля и полтора фунта цукатов. Хоть убейте, не понимаю, как подступиться-то, я в полной растерянности, поверьте моему слову!

– Вы могли бы испечь торт из готовой смеси, миссис Криппс… Мейбл. – Он все время затруднялся звать ее Мейбл, когда она была в очках, толстая стальная оправа которых придавала ей грозный вид, даже когда она находилась в хорошем настроении, чего в данном случае не было.

– Торт из готовой смеси? Для свадьбы мисс Луизы? Да ты, должно, умом тронулся, если думаешь, что хоть на минуту такое взбредет мне в голову. Даже на секунду , – прибавила она. – Это маргарин-то с яичным порошком, когда будут знать, что торт прибыл из этого дома? Знаменитые люди отведают этот торт, мистер Тонбридж, и я не допущу, чтобы в него сыпались оскорбления. На него. Или я испеку его из настоящих продуктов, или вообще не буду печь. Это мое последнее слово, – прибавила она, но сказанное оказалось не вполне правдой, потому что весь остальной день она продолжала рассуждать вслух с раздражением, не предполагавшим никаких предложений ни от него, ни от кого другого.

В последнее время жизнь была нелегка. Конечно, они достигли «понимания» с Фрэнком, которого при посторонних она по-прежнему зовет мистером Тонбриджем, но это произошло еще до Рождества, восемь месяцев назад, а его развод с «той женщиной», Этил ее звать, похоже, с места не сдвинулся. Еще и потому, что на письма (их всего-то наперечет), которые рассылал адвокат Фрэнка, никогда или почти никогда не поступало ответов, правда, какой-то мистер Спарроугласс раз написал, что он не получил никаких указаний от своего доверителя, а следовательно, не в состоянии предпринимать какие-либо действия. «Так ведь это тебе надо действия предпринимать, – сказала она тогда. – Это она сбежала, она и виновата». Тут он начал нести какую-то чепуху про то, как по-джентльменски он поступает с Этил, позволяя ей дать ему развод. Но, предположим, она не захочет разводиться, мысленно прикинула миссис Криппс. Предположим, ей нужен дом и мужик, с которым она сбежала; что ж, Фрэнку обратно возвращаться, если что-то пойдет не так? Ему она этого сказать не осмеливалась, но беспокойство ее не оставляло. Он с ней такой сдержанный: лишний раз не обнимет, если только они не окажутся одни в темноте, а часто ли такое бывает? У него не было никакой уверенности, она понимала, что крепить ее надо не одним способом, но уж очень это походило на его отношение к еде: она могла кормить его три раза в день, а между ними устраивать бесконечные перекусы, а он ни унции не прибавит, останется таким же худющим. Она ж тем временем не становилась моложе, а так хотелось, чтобы он вес свой употреблял почаще, был таким же умельцем, как киноактеры, а не просто торопливо наскакивал иногда, когда выпивал рюмку-другую в пабе или когда они сидели в кино, а раз на моле в Гастингсе вечером. Конечно, он столько всего знает про войну и историю и всякое такое, она догадывалась, что он умный, потому как иногда и половины не понимала из того, что он говорил, у него на все было собственное мнение, а ей нравилось, когда у мужчины оно есть, еще он купил радиоприемник, по вечерам они слушали передачи, и он рассказывал ей, как сам относится к тому, о чем рассказывали. Только ничего из этого ни к чему не приводит, а она-то уж раз в жизни была обручена (задолго до прихода к Казалетам), и жених обманул ее в последний момент; она полагала , что и думать больше не придется ни о чем подобном, только тот случай все равно сделал ее более осмотрительной и опасливой, чем она могла быть. Миссис Феллоуз, повариха (тогда-то она была кухаркой), предупреждала насчет Нормана, да она не слушала – вот и вытворяла с ним всякое, молодая была, глупая, ничего лучшего не знала, не то что сейчас, – вспомнить, так краской зальешься. Больше ни одному мужчине не позволит повести себя с ней вольно вне брака, она дала себе слово, когда пережила тот жуткий страх при мысли, что забеременела. Норман, он конюхом был в том месте, где она работала, и однажды, не сказавши ни слова, ушел в море. Это стало ударом, тем более тяжелым, что она узнала, дочь привратника тоже имела на Нормана виды. Среди слуг ходили разговоры, что за ним вели охоту отцы многих девушек, потому-то он и сбежал. Ее отец погиб на войне – той, что была до этой, – так что в охоте не участвовал, да и в любом случае она находилась за сотни миль от дома. То было ее первое место: она не работала, пока ей не исполнилось четырнадцать, потому что при пятерых других детях мать, служившая поварихой в сельской больнице, нуждалась в ее помощи по дому. Миссис Феллоуз всегда была строга, но она ничему ее не учила, за что Мейбл не была ей благодарна и поныне, о чем она всегда говорила всем девушкам, кого обучала, только, о боже мой, нынешние девчонки совсем не такие, как прежде. Последняя – та, что была перед Лиззи, которую мисс Рейчел привезла из Лондона, сущая командирша, никакого уважения к старшим, красила ногти, развешивала свое белье там, где его могли увидеть мужчины, так она и двух недель не продержалась. Теперь Лиззи, которая приходится Эди младшей сестрой, – она, по крайности, имеет уважение, от нее едва слово услышишь, делает, что говорят, хоть и очень медленно, и ни во что не вникает, не то что Эди. «Нам приходится делать скидку, миссис Криппс», – заявила миссис Казалет-старшая, и она вспомнила, что придется идти к миссис Эдвард, чтобы поговорить по поводу торта. Оставив Фрэнка приканчивать пирог со сладким кремом, она застегнула застежки на туфлях.