Элизабет Джейн Говард - Смятение

Я не Полли. Только собиралась написать, что она, судя по всему, свыклась со смертью матери, но, похоже, фраза эта для меня лишена смысла. Не думаю, что люди способны когда бы то ни было свыкнуться с чем-то настолько ужасным: просто понемногу это перестает быть единственным или главным, что у них на уме, зато когда они вспоминают про это, то чувства те же самые. Конечно, сводится это к тому, что я не знаю, что она чувствует, потому как я – не она. Только это и делает людей такими интересными, ты не думаешь, папа? Большую часть времени человек даже не подозревает, что чувствуют другие люди, а порой ему слегка-слегка представляется что-то, и, полагаю, время от времени он в самом деле узнает. Мисс Миллимент, с кем мы это обсуждали, говорит, что мораль или принципы того или иного рода – это то, чему полагается объединять нас, только ведь не объединяют же, ведь так? В прошлом месяце произошел чудовищный воздушный налет на германский город под названием Кельн (теперь мы бомбим немцев все время, но это был особенно большой налет, с 1000 бомбардировщиков, и люди отнеслись к нему с кровожадным удовольствием). Только убивать людей – это либо зло, либо нет. Не понимаю, как можно вводить исключения из такого рода правила, в конце концов, с тем же успехом можно заявить, что это не зло. Я на самом деле в этом жутко путаюсь. Правда, я говорила с Арчи об этом, когда одна виделась с ним, только, конечно же, когда мы ездили в Лондон и останавливались у него, я о таком совсем не говорила. Полли терпеть не может разговоров о войне, расстраивается и постоянно уводит в сторону – скажем, перечисляет всех людей, кого мы знаем, кто не стал бы убивать людей. Когда Арчи во время пасхального отпуска приехал к нам на выходные, произошел налет на портовый городок во Франции под названием Сен-Назер [15] В сен-назерском порту были построены укрытия для немецких подводных лодок, но несмотря на сильные бомбежки города эти укрытия выдержали: за всю войну ни одна лодка в них не пострадала. (неподалеку от того места, откуда ты, папа, послал мне привет), и я чувствовала, что Арчи был чем-то опечален, и под конец он мне рассказал. Эсминец этот протаранил шлюзовые ворота, а потому, конечно же, не мог уйти от немцев, тогда его команда минировала корабль, чтобы он взорвался в определенное время, и пригласила в гости много немецких офицеров, пока их не взяли в плен (англичан, я хотела сказать, силы небесные! – когда пишешь, иногда так коварно выходит), и вот, конечно же, десятки немецких офицеров взлетели на воздух вместе с англичанами. Арчи знал одного из них. Вряд ли кто-то уцелел. Только представь: все они разливают джин, веселятся и считают минуты, когда – они знают – произойдет взрыв. Арчи сказал, что такого рода мужество заставляет его чувствовать собственное ничтожество. Он говорит, что немцы такие же храбрые – никакой разницы на самом деле. Я верю этому, потому как прочла очень хорошую ужасную книгу «На Западном фронте без перемен», где рассказывается про Первую мировую войну, какой она была для немцев. Кто бы не подумал – ведь ты бы подумал? – что после того, как такое множество людей узнало, до чего ужасны, отвратительны и гадки войны, они не согласятся их больше развязывать? Вот только, полагаю, меньшинство читает книги вроде этой, другие становятся старыми, и люди им не верят. Ты не считаешь, что с продолжительностью нашей жизни что-то здорово не так? Живи мы 150 лет и не слишком старей в первую сотню лет, у людей было бы время стать разумными, прежде чем последовать примеру леди Райдал или просто слишком погрязнуть в своих старых дурных привычках.

О, папа, не могу удержаться от пожелания, чтобы ты в ответ мог говорить со мной. Иногда я это чувствую. Естественно, по мне, так лучше бы ты был дома, и ездил бы на работу, и приезжал по пятницам, и шутил бы. В последнее время шуток стало мало и они очень редки. Это все потому, что ты всегда был самым забавным. А как …»

Это уж совсем никуда не годится, подумала она. Если папа прочтет это, когда вернется, не хочу, чтобы он чувствовал, что я страдаю или еще что.

Тут она совсем перестала писать, потому что поняла, что плачет.

– Боже правый! Слишком молода, разве нет?

– Ей девятнадцать.

– Он ведь намного старше, разве нет?

– Тридцать три. Вполне в возрасте, чтобы не терять голову.

– Он вам нравится?

– Едва его знаю . Вечером еду в Портсмут обсуждать всякое. Извините, не смогу пообедать с вами, старина, но завтра он опять выходит в море, и сегодня единственный шанс встретиться.

– Ничего страшного. Разумеется, я понимаю. Удачи. Вы успеете вернуться ко времени совещания с министерством торговли? Поскольку я был бы очень рад, если…

– Я вернусь. Два тридцать, верно? Я вернусь, и у нас еще будет время сперва перекусить.

– Прекрасно. Приезжайте ко мне в клуб. Потом прогуляемся на совещание.

– Дорогуша, как же это чересчур волнующе! Разумеется, вы должны позволить мне сшить это платье. В кружевах она будет выглядеть божественно, и, по счастью, для этого не нужны купоны. Когда назначено?

– Довольно скоро. Вообще-то через четыре недели. У него тогда будет отпуск, так что представляется разумным. Могла бы я переночевать у вас? Придется встретиться с родней жениха. И я немного этого побаиваюсь.

– Они недовольны?

– Кажется , довольны. Я говорила, что считаю, что она несколько молода, но леди Цинния, похоже, думает, что это хорошее дело.

– Она должна быть за, дорогуша, я в этом уверена.

– Почему?

– Ничего бы не случилось, если бы она была против.

– А-а.

– Она совершенно обожает Майкла. Он – ангел, вы его полюбите.

– Что ж, разумеется, я с ним знакома . Он приезжал, оставался у нас пару раз.

– Нет, я имею в виду судью, Питера Стори. Ее мужа. Когда-то, много лет назад, я знавала его. Он душка. Когда вы намерены прийти?

– Как только вы позволите. Предстоит так много сделать.

– Вас ведь это радует, верно? Не могу не чувствовать себя в чем-то ответственной, ведь я их познакомила.

– Полагаю, что так, но она в самом деле ужасно молода…

– О, Китти, дорогая, какое это, верно, облегчение. А то стало казаться, что ее спишут со счетов как вашу покорную слугу, правда?

– Долли, дорогая, замуж выходит не Рейчел, а Луиза.

– Луиза?

– Старшая дочь Эдварда.

– Бедная девочка, потерявшая мать! Несомненно, она слишком юна.

– Нет, Долли, ты говоришь о Полли. А это дочь Вилли и Эдварда – Луиза.

– Что ж, я все равно считаю, что она слишком молода. А мне понадобится шляпка. Фло когда-то делала такие чудесные шляпки. Я всегда говорила, что она способна сотворить шляпку из ничего. «Тебе дать несколько ярдов репсовой ленты да корзинку для бумаг, и ты соорудишь что-то мне на удивление», – говорила я ей когда-то. Это дар. Я надеюсь, обручение не затянется. Милая мама всегда говорила, что долгие обручения – это такое напряжение.