Элизабет Джейн Говард - Смятение

Искать выход с Пастушьего рынка пришлось довольно долго, даром что погруженный во тьму рынок был напичкан подвальными клубами, шлюхами, расставленными на равном расстоянии, как фонарные столбы, отголосками отдаленного пения с такими захлебывающимися крещендо, что вокал переходил в пьяный ор. Было очень холодно, улочки сплетались в перекрестки – на одном из них она едва не столкнулась с парой американских военных, остановившихся прикурить; в свете зажигалок она их и разглядела.

– Простите меня , леди, – произнес один из них. – Не хотите ли выпить?

– Нет, благодарю, – ответила она, но что-то заставило ее продолжить: – Я ищу такси.

И тут же американец предложил приятелю:

– Брэд! Давай поймаем леди такси.

Они поймали машину. Проводили Вилли до Грин-парк, подождали, пока показалось свободное такси, остановили и усадили ее.

– Огромное вам спасибо, – произнесла она; от такой нежданной доброты ей хотелось плакать.

– Счастливого пути.

Они стояли и – она видела – смотрели ей вслед.

Сидя в машине, она молилась, чтобы Хью уже лег или, поскольку было рано, еще не пришел домой. Увы, он был дома, предложил ей выпить и, пылая от нетерпения, стал расспрашивать, как прошел ее вечер, и обсуждать, что дальше делать с учебой Полли. И только в полночь она смогла, сославшись на усталость, добраться до постели, где надеялась после выпитого виски милостиво забыться сном. Она, конечно, забылась, но ненадолго: проснулась, проспав, как потом выяснилось, всего два часа. Виски после шампанского на пустой желудок дало о себе знать: мучила бешеная жажда, голова раскалывалась, а когда она зажгла свет, шатаясь, спустилась по лестнице в ванную, то ее одолела безудержная рвота. Тошноту сменило унижение, и она сидела, дрожа, в постели, потягивая воду, и гадливо вспоминала каждую мелкую подробность омерзительного вечера. Разумеется, она винила себя за наивность и доверчивость, но больше винила его: за то, что флиртовал с ней, называя это любовью, за то, что вел себя, как она выразилась, словно жалкий мелкий притворщик. «Пошалить… немного позабавиться по-тихому… невинная забава» – как будто любовные утехи с нею не имели бы никаких последствий ни для нее, ни для него! Вилли думала, что Лоренцо так хорошо понимает ее и ценит, но на деле он питал к ней ничуть не больше уважения, чем к любой женщине, которую счел бы доступной. Она плакала – поначалу с трудом, постольку испытывала гнев и унижение. Сколько месяцев она прожила в мире грез, населенном ее тайной жизнью, которой она могла наслаждаться, поскольку совершенство этой жизни не подлежало сомнению. Таившаяся в душе убежденность, от которой она всегда страдала, что жизнь ее – своего рода трагедия, поскольку в ней отсутствует необходимейший элемент, возвращалась со всей привычной мощью. Испытывать взаимную любовь и вынужденно отказываться от нее – это одно, а обнаружить, что ужасающее несходство чувств друг к другу вовсе исключает то, что ей виделось любовью, – другое. Теперь было ясно, что им двигала лишь похоть, чувство, которое она почитала слабостью многих мужчин, но которое для нее никогда ничего не значило.

В голове постоянно крутился вопрос, как он вообще мог ожидать, что она снимет одежду и уляжется в постель с убогими, невесть кем пользованными простынями, наполняя Вилли чем-то вроде яростного стыда. Почему, переступив порог той жуткой каморки, она не поняла его намерений? Правда, он соглашался с ней, что их чувства друг к другу никогда «ни к чему не приведут», но на задворках разума таилось постыдное воспоминание, что это было сказано лишь единожды, в тот день, когда они вместе пили чай на вокзале Чаринг-Кросс и он сопровождал ее в поезде на части пути домой; все остальные упоминания оказывались в ее воображаемых беседах. Вот это-то и было вынести труднее всего, ведь от этого она чувствовала себя такой дурой …

По крайней мере, думала она, пока поезд, грохоча, медленно выбирался из Чаринг-Кросс и перебирался через реку, об этом незачем знать никому: вряд ли он станет с кем-то делиться этим случаем.

– Я не давал вам спать допоздна, – заметил Хью за завтраком (чай, тост, скорее подгоревший, чем поджаренный, и ярко-желтый маргарин, который миссис Криппс дома использовала только для выпечки). – Боюсь, джем кончился.

На вокзале он, сунув коробку с платьями под мышку, понес ее чемодан в здоровой руке.

– Передайте Сибил, что я приеду завтра вечером, – сказал он, когда поезд уже начал движение. Потом улыбнулся очень милой, довольно грустной улыбкой и добавил: – И благослови вас Господь за все, что вы делаете, ухаживая за ней.

Признательность вызвала слезы у нее на глазах. «По крайней мере, какая-то польза от меня есть», – подумала она, поддаваясь контрасту между чувствами, что владели ею вчера, когда она ехала по тому же мосту, и теми, что переполняли ее сейчас.

Лидия с Тонбриджем приехали встречать ее на станцию.

– Я хотела самой первой тебя увидеть, – сказала она. – Боже, мама! Какой у тебя усталый вид! Ты хорошо провела время?

– Да, спасибо тебе.

– Ну, по-моему, развлечения, похоже, у тебя не задались. До отъезда ты выглядела куда лучше.

– Не говори глупостей, милая. Просто я плохо спала ночью.

– Все равно я ужасно рада, что ты вернулась.

Слова дочери ее тронули. Вот и еще один человек, кому она нужна.

– Еще минута, и ты станешь говорить, что без меня в доме все не такое, – сказала она.

Лидия, однако, мгновенно ответила:

– В доме такое. Я не такая.

– А вы не считаете, Арчи, что именно политики говорят очень большие глупости? Я имею в виду, никому же ни на миг не придет в голову обучать людей играть в блошки, уж точно не миллионы взрослых американцев. У меня вообще сомнения насчет публичных выступлений. Как-то они похожи на скучные крики перед совершенно глухими, разве не так?

Вечер был сугубо взрослым, и ей не хотелось, чтобы он думал, будто она не умеет вести беседу, – особенно когда Полли совсем не помогает: просто улыбается, выбирает, что ей съесть, и ест. А выглядит ужасно красиво: в бледно-желтом платье с кружевным воротником и маленьким черным галстуком из тафты с бахромой.

– Но, кроме того, Гарри Гопкинс [12] Гарри Ллойд Гопкинс (1890–1946) – американский государственный и политический деятель, ближайший соратник президента Ф. Д. Рузвельта. очень несерьезное имя для политика, правда? Как у персонажа из водевиля «Последние радости Риджуэя».

– В самом деле, похоже. Но ведь было забавно, разве нет?

– О да! Забавно. Это на самом деле было похоже на викторианский мюзик-холл?

– Как сказать, даже я еще не настолько стар, чтобы бывать в нем, но да, по-моему, это, видимо, верное подражание. Вам кто больше всего понравился, Полл?