Элизабет Джейн Говард - Смятение

«Поцелуй ее, Полли, – произнес отец, – а потом, милая, ступай, если тебе надо». Он сидел на другой стороне кровати, держа маму за руку, лежавшую ладонью вверх на его затянутой в черный шелк культе. Полли встала, поцеловала сухой прохладный лоб и вышла из комнаты.

За дверью ждала Клэри, она взяла за руку Полли и повела, плача, из комнаты. Но саму Полли до того переполнял гнев, что она совсем не могла плакать. «Ты хотя бы успела попрощаться с ней!» – причитала Клэри, стараясь хоть в чем-то найти утешение. Только в том-то и было дело (или еще одно из дел), что она так и не сумела произнести слова прощания: ждала, пока мама ее узнает или хотя бы увидит… Она высвободила руку из ладони Клэри со словами, что хочет прогуляться, что ей хочется побыть одной, и Клэри, конечно же, сразу согласилась, мол, ей это нужно. Полли натянула резиновые сапоги, надела плащ и вышла в серые моросящие сумерки, поднялась по ступенькам на берегу к маленьким воротам, ведущим в рощу за домом. Дошла до большого поваленного дерева, которое Уиллс с Роли приспособили для какой-то таинственной игры, и села на то место на стволе, что было ближе всего к вывороченным корням. Думала, что здесь расплачется, даст волю обычному горю, но у нее получились только громкие сдавленные всхлипы, злые и беспомощные. Следовало устроить сцену, только как было пойти на такое перед страдающим отцом? Надо было настоять на том, чтобы увидеть маму утром, после того, как доктор Карр ушел, пообещав вернуться днем, – только откуда ей было знать, что он станет делать, когда вернется? Сами-то, должно быть, знали, но, как обычно, ей не говорили. Когда Саймона раньше времени вызвали из школы, ей следовало понять, что мама может умереть в любой момент. В то утро он приехал и повидал мать, а та сказала, что хочет увидеть еще и Уиллса, а взрослые говорили, что ей и этого хватит, разве что попозже вечером. Только Саймон, бедняга, так и не понял, что тоже видел мать в последний раз. Не разобрался: он думал, что она просто очень больна, и весь обед рассказывал про маму одного своего приятеля, которая едва не умерла от аппендицита и чудом поправилась, а после обеда Тедди взял мальчика в долгий велосипедный поход, из которого они не вернулись до сих пор. Если бы я поговорила с мамой… если бы что-нибудь сказала, думала Полли, может, она бы меня и услышала. Только для этого нужно было остаться с ней наедине. Ей хотелось тогда обещать, что она позаботится об отце и Уиллсе, а больше всего хотелось сказать: «Ну как ты? По силам ли тебе умереть, что бы это ни значило?» Наверное, они и маму обманывали. Наверное, она попросту не проснулась бы, да так и не узнала о времени собственной смерти. От такой жуткой вероятности Полли расплакалась. Проплакала она, видимо, очень долго, и, когда вернулась домой, маму уже унесли.

С той поры она не плакала вовсе. Без слез вынесла жуткий первый вечер, когда за ужином, который никому не лез в горло, собравшиеся молча наблюдали за попытками отца подбодрить Саймона расспросами о его спортивных успехах в школе, пока дядя Эдвард не взялся рассказывать всякие истории про свои школьные годы; вечер, когда все, казалось, выискивали в памяти что-то безопасное, какие-то плоские и тусклые шуточки, предназначенные не для того, чтобы посмеяться, а скорее для того, чтобы недолгое время удержать видимость нормальности; а она, хотя и смутно различала под этим легковесные опоры любви и заботы, все ж отказывалась принимать и то, и другое. На следующий день после похорон дядя Эдвард сопроводил отца и Саймона в Лондон, где Саймона усадили в поезд, увозивший его в школу. «Я что, должен ехать обратно?» – спросил он тогда, но лишь единственный раз, поскольку взрослые разъяснили: да, должен, скоро настанут каникулы и он не может пропустить итоговые экзамены за год. Арчи, приехавший на похороны, предложил после ужина поиграть в пельманов пасьянс [3] Карточная игра, известная также под названиями «концентрация», «память», «пары». на полу в малой столовой: «Полли, и ты тоже», – и, конечно же, к ним присоединилась Клэри. Огонь в камине уже погас, и было ужасно холодно. Саймон делал вид, что ему все нипочем, уверял, что в школе точно так же, везде, кроме лазарета, куда отправляют, только если ты весь покроешься чирьями или почти загнешься. Но Клэри принесла им шерстяные кофты, а Арчи пришлось надеть старую шинель Брига и связанный мисс Миллимент шарф, который сочли неподходящим для отправки в армию, и митенки, в которых музицировала Дюши.

– В кабинете, где я работаю, жарко так, что свариться можно, – рассказывал Арчи, – я от этого растекаюсь, как старый кисель. А сейчас мне нужна только какая-нибудь клюка. Я не могу, как все вы, сидеть, скрестив ноги. – Так что он уселся в кресло, вытянув несгибавшуюся раненую ногу, а Клэри переворачивала те карты, на какие он указывал.

Это стало чем-то вроде передышки: Арчи играл с таким яростным стремлением победить, что заразились все, и когда Саймон взял да и выиграл, он аж зарделся от удовольствия.

– Черт! – буркнул Арчи. – Черт побери! Еще круг, и я бы всех умыл!

– Вы не очень-то хорошо умеете проигрывать, – нежно заметила Клэри: она и сама была не сильна в поражениях.

– Зато я замечательный победитель. И вправду преуспел в этом, а поскольку обычно я выигрываю, вряд ли кто видит меня с дурной стороны.

– Все время выигрывать не получится, – изрек Саймон.

Забавно, отметила про себя Полли, Арчи во время игр ведет себя так, что заставляет их втолковывать ему взрослые истины.

Позже, выйдя из ванной в коридор, она наткнулась на слонявшегося под дверью Саймона.

– Мог бы и зайти. Я всего лишь чистила зубы.

– Не в том дело. Я думал, может, ты… ты могла бы заглянуть на минутку ко мне в комнату?

Полли прошла за ним по коридору в комнату, которую братец обычно делил с Тедди.

– Тут такое дело, – вновь заговорил он, – ты ведь никому не расскажешь и смеяться не станешь или еще чего, обещаешь?

Конечно же, она ничего такого не сделает.

Саймон снял пиджак и принялся развязывать галстук.

– Я залепил их кое-чем, а то воротник больно трет. – Он расстегнул серую фланелевую рубашку, и она увидела, что шея облеплена кусочками грязного липкого пластыря. – Тебе их отлепить придется, чтоб увидеть.

– Будет больно.

– Лучше всего делать это быстро, – посоветовал Саймон и наклонил голову.

Вначале Полли действовала осторожно, но вскоре поняла, что осторожность не к добру, и, дойдя до седьмой нашлепки, уже держала двумя пальцами кожу на его шее, а другой рукой быстро срывала пластырь. Появилась россыпь гноившихся пятнышек: то ли крупных прыщей, то ли мелких нарывов, разобрать она не могла.

– Тут такое дело, их, видишь ли, нужно выдавливать. Мама мне это делала, а потом смазывала их чем-то чудесным, и иногда они сходили.