Array Сборник - Маруся отравилась. Секс и смерть в 1920-е. Антология

Стрепетов посмотрел на часы.

– Пожалуй, и я пойду. Сандарова не дождешься. Да он мне теперь и не очень нужен.

Пожал Соне руку.

– Я надеюсь.

И вышел.

Звякнул телефон.

– Тов. Бауэр? Говорит Сандаров. Я буду через полчаса. Приготовьте бумаги на подпись. И не забудьте ассигновки – там, вероятно, накопилось много счетов.

Тумин заехал за Велярской на автомобиле.

– Почему закрытый?

– Погода дождливая.

Выехали за город.

– Ваша пропаганда начинает действовать, Тумин. Я прочла сегодня обе газеты – «Известия» и «Правду».

– Ну и как?

– Очень скучно.

Тумин бросился целовать ручки.

– Милая вы, очаровательная Нина Георгиевна.

– Ну это ничего не значит. Я твердо решила заниматься политикой и требую, чтобы вы достали мне всякие книжки.

Тумин стремительно обнял ее. Целовал в голову, в глаза, в плечи. Велярская отбивалась.

– Вы с ума сошли. Я вам про политику, про коммунизм, а вы меня целуете. Вы буржуй. Вы меня развращаете.

Хохотали оба. Тумин был вне себя.

– Это замечательно. Это моя величайшая победа на коммунистическом фронте. Это трофей.

– Подождите, Тумин. Рано торжествовать.

– Это не важно. Важно, что есть начало, что Нина Георгиевна Велярская сбита с позиции, что она заколебалась.

Велярская посмотрела ему в глаза.

– А вам это очень важно?

– Ужасно важно. Важней всего.

Велярская прижалась к нему и поцеловала в щеку.

– Милый вы человек.

Тумин схватил ее за руку.

– Вас, должно быть, удивляет, при чем тут коммунизм. Это очень трудно объяснить. Но поймите, мне невыносимо, когда коммунизм делается таким же делом, как торговать или служить в конторе. От десяти до четырех коммунист, а потом делай что хочешь. Для меня коммунизм – все. Где его нет, там пусто.

– Я только неясно понимаю, про что вы говорите, когда говорите «коммунизм». Про политику, про рабочих, что ли?

– Не только про политику, про рабочих – про все. Нет ничего такого, где коммунизм был бы ни при чем. Коммунизм – во всем.

– А книжки про все это есть?

– В том-то и дело, что книжек нет. Есть, да не про все.

– Это печально.

– Не в том суть. Вам бы только войти во вкус. Вы сами книжки напишете.

– Вы обо мне очень высокого мнения.

– Очень. Я считаю, что вы замечательная женщина и если войдете в работу, то развернетесь вовсю.

– Не спешите, Тумин. Вы как будто собираетесь меня уже в партию записывать.

– О нет! Это было бы чрезвычайно вредно и для вас, и для партии.

Велярская хитро сощурилась.

– Пока что вы будете моей партией? Так?

– Так точно.

Подъехали к дому.

– Когда же мы увидимся?

– Приходите в среду вечером ко мне. Муж уезжает в Питер. Я буду совершенно одна дома.

– Слушаюсь.

Велярская вошла в подъезд. Тумин подошел к автомобилю. Шофер открыл дверцы.

– Нет, не надо. Поезжайте в гараж и скажите там, что прождали меня зря, что я никуда не ездил.

Шофер кивнул головой и покатил.

Соня пошла с Тарком в столовую обедать.

– Вы были правы, тов. Тарк. Дело принимает печальный оборот.

– Какое дело?

– С Сандаровым.

– Сандаров – погибший человек. После нашего с ним разговора у меня не осталось никаких сомнений.

– Плохо то, что спекулянты начинают его использовать. Этот самый Стрепетов, о котором я вам говорила, проболтался мне вчистую, думая найти во мне сообщницу.

Тарк насторожился.

– Сообщницу в чем?

– В одном грязном деле, на которое Сандаров дал уже согласие.

– А именно?

– Выдать деньги под фиктивную сдачу работы.

Тарк развел руками.

– Приехали.

– Сандаров мне ничего об этом не говорил, и, разумеется, я разговора не начну.

– Понятно. Пусть все идет своим чередом. А когда дело будет сделано, заявите в ЧК.

– Как – в ЧК?

– А как же иначе? Вы обязаны это сделать. Нельзя покрывать спекулянтов. А если Сандаров замешан, то что ж поделаешь. Все равно не в этот раз, так в следующий, но влипнет он непременно. И лучше, чтобы он влип теперь, когда за ним еще мало грешков, чем потом, когда грехов накопится слишком много. Я понимаю, вам это тяжело. Но лучше, если нельзя спасти падающего, его толкнуть. По крайней мере он сразу увидит, куда это ведет.

Соня встала.

– Я тоже так думаю. И, кроме того, у меня нет причин щадить Сандарова, а его спекулянтов тем более.

Когда Соня ушла, к Тарку подошел секретарь ячейки.

– Вы знаете резолюцию М. К. на жалобу Сандарова?

– Нет.

– Признать действия бюро ячейки и тов. Тарка вполне правильными.

Велярская сама открыла Тумину и провела к себе в комнату.

– Что это у вас за пакет?

– Это книжки. Вы просили.

Велярская засмеялась.

– Спасибо. Но книжки мы теперь отложим. Садитесь вот сюда.

Она усадила его на кушетку. Села рядом.

Тумин улыбнулся.

– Вы сегодня какая-то быстрая, Нина Георгиевна.

– Как всегда.

– Нет, иначе как-то.

– Вам показалось. Я просто очень рада, что вы пришли.

Обнялись, поцеловались.

– Я принес вам все, что мог достать подходящего. Но боюсь, что вас это не удовлетворит.

– Вы про что?

– Про книжки.

– Ах, про книжки. Я посмотрю; если будет скучно, я не буду читать.

Тумин поморщился.

– Мне хочется, чтобы вы все-таки вчитались. А я бы вам потом рассказал самое главное, чего там нет.

– Самое главное – чтобы вы ко мне хорошо относились.

– Я отношусь к вам замечательно.

– Правда? Вы меня любите немножко?

– Не немножко, а очень.

– Правда?

Велярская кинулась ему на шею и крепко поцеловала в губы. Тумин сидел неподвижно. Велярская встала.

– Ужасно яркий свет. Я его не люблю – режет глаза, и неуютно.

Потушила люстру и зажгла маленькую лампочку на столе.

– Вот так куда лучше. А теперь рассказывайте: как и за что вы меня любите?

Тумин опустил голову.

– Я люблю вас за то, что вы обаятельная женщина. Мне хочется увлечь вас, заставить вас делать то же самое, что делаю я, жить так, как живу я. У меня такое впечатление, будто вы пропадаете даром, что вы двигаетесь впустую. И это обидно. Понимаете?

– Понимаю.

Она вытянулась на кушетке и положила голову ему на колени.

– Иногда мне кажется, что это вполне возможно, что иначе быть не может, что такая женщина, как вы, должна рано или поздно захотеть чего-то другого, что вам не может не надоесть жить так, как вы живете сейчас. Значит, вы будете наша, потому что только в коммунистической работе можно все это найти, нигде больше. А иногда я ясно вижу, что все это ерунда, что это безнадежное дело.

– Почему же безнадежное?

– Не знаю, так кажется.

– Глупенький вы.

Велярская притянула его к себе.

– У вас замечательные глаза, Тумин. И губы.

Он наклонился и поцеловал ее. Она выгнулась к нему всем телом. Потом опрокинулась на подушки, сжимая в поцелуе.