Екатерина Вильмонт - Перевозбуждение примитивной личности

— С кем?

— Иванишин, это нескромный вопрос!

— Понял. Когда освободишься?

— А что?

— Вечером ты свободна?

— В принципе да!

— Согласна пойти со мной на одно довольно скучное мероприятие?

— Если оно скучное, то зачем?

— Долг призывает! Но ты скрасишь мне эту тоску, а потом мы слиняем. Достаточно, если мы пробудем там всего час.

— Ну что ж…

Мне вдруг безумно захотелось его увидеть, на скучном мероприятии или на веселом, какая разница? Лишь бы увидеть…

— Тогда в полдесятого я за тобой заеду!

— Хорошо, а как одеваться?

— Не в джинсы.

— То есть вечернее платье?

— Не обязательно, ты иностранка! Так что если непременно хочешь в джинсах, можешь себе позволить.

— Ладно, соображу.

— Шадрина, ты молодец! Пока!

И ни слова о любви. А я-то уже приготовилась услышать: «Шадрина, я тебя люблю!» Но, как выражается моя юная сестра, «облом!». От этого стало немножко грустно. Я уже привыкла слышать объяснения в любви. Как быстро человек привыкает к хорошему! Но я давно научилась так же быстро от хорошего отвыкать.

— Ой, Динка, ты должна иметь в виду — если ты появишься на модной тусовке с Иванишиным, это будет сенсация!

— Так уж и сенсация!

— Уверяю тебя! И твои фотографии появятся в газетах.

— Всю жизнь мечтала! — засмеялась я.

— Ты вот шутишь, а тебе надо привести себя в порядок!

— То есть?

— Ну, может, сходишь в салон красоты?

— Да ни за что на свете! Чтобы я доверилась чужим рукам? Никогда!

— А ты что, сама себя стрижешь? Не поверю!

— Нет, конечно, но у меня постоянный парикмахер в Маастрихте, я к нему привыкла.

— А макияж?

— Я крашу только глаза и немножко губы.

— Да, ты нашла свой стиль… А что наденешь?

— Что-нибудь совсем скромное.

— А я бы по такому случаю выпендрилась на всю катушку, по крайней мере, в твоем возрасте.

— На всю катушку — это как?

— А накрасилась бы поярче, платье самое нарядное, так чтобы все на меня смотрели! Украшения бы нацепила… У тебя украшения есть?

— Не ношу вообще, только вот это кольцо.

— Я уж обратила внимание, это что-то из раскопок?

— Не совсем, я сделала копию с одного кольца, которое нашла в Мексике, но сильно уменьшенную копию.

— Оно оригинальное, конечно… У тебя что, и уши не проколоты?

— Здрасте, вы моя тетя! Ты ж сама когда-то отвела меня проколоть угли.

— Ах да, да, припоминаю, еще твоя мать меня ругала, что я тебя сбиваю с пути истинного, сердилась… А я тогда дала тебе поносить свои золотые сережки с бирюзинками, чтобы ушки не гноились, они так тебе шли, ты была очаровательная…

— Помню, я их надела, так себе понравилась…

И Андрей, когда меня увидел в них, сказал: «Ого, какая женщина будет, с ума сойти!» Мне было четырнадцать, и его слова запали в душу, а в шестнадцать у нас начался роман…

— Все-таки он был сволочь, кобель проклятый.

— Папа, оказывается, знал…

— Надо думать!

— А у Кости роман с двадцатилетней.

— Милая моя, сравнила тоже! Шестнадцатилетняя девочка двадцать с лишним лет назад и двадцатилетние нынешние оторвы! К тому же Андрей был другом отца, ты, можно сказать, выросла на его глазах… Слушай, я поняла, почему ресторан называется «Сыр»!

— И почему?

— Посмотри на стены, на потолок, мы же как будто сидим внутри сыра, видишь., все желтое и дырки?

* * *

После обеда мы пошли пешком ко мне на Сретенку, Мура хотела во что бы то ни стало видеть, в чем я пойду на «модную тусовку».

— Это, конечно, стильно и, наверное, недешево стоит, — покачала она головой при виде темно-коричневого с бронзовым отливом шифонового платья, — но ты ж еще не старая, может, что-то поярче было бы лучше или хотя бы посветлее…

— Нет, это мое любимое платье, мне в нем удобно.

— Дорогое?

— Не спрашивай!

Это платье я купила в прошлом году в Нью-Йорке на Пятой авеню, когда мне предстояло пойти на торжественный прием в голландском посольстве. И как-то сразу полюбила его.

— Да, классная вещь… Вот я, если честно, никогда не умела одеваться, — вздохнула Мура. — Ты еще девчонкой иногда мне говорила: «Мура, зачем столько оборок?» или «Эти пуговицы сюда не подходят!»

— Помнишь, тебе кто-то достал дивное черное платье…

— Какое? Ах то, рубашкой, да? С английским воротничком?

— Именно, так ты ничего лучше не придумала, как на него блестки нашить! — смеялась я.

— Ну что делать, любила я все броское, яркое…

А теперь нет, теперь я одеваюсь скромно и достойно, но это не моя заслуга, а Майки! Она не дает мне ничего покупать без нее, такая диктаторша…

Она посидела еще часок и стала собираться.

— Поеду, пора и честь знать. А ты поспи, ты ж не выспалась и эту ночь тоже вряд ли спать будешь, — она лукаво мне подмигнула. — Дай тебе Бог счастья, ты заслужила! Когда будет минутка, позвони, расскажи, что и как, а то я умру от любопытства.

Я и в самом деле попыталась заснуть, но ничего не получилось. Меня не покидало лихорадочное возбуждение. В девять я была готова и сидела как на иголках. То и дело подбегала к зеркалу, проверяла, все ли в порядке. После того, что у нас было с Костей, первый взгляд через несколько дней очень важен. На часах уже половина десятого, а он все не звонит. Забыл? Нет, не может быть. Застрял в пробке? Но в этот час пробок почти нет, и есть телефон, хотя он что-то говорил про утонувший в болоте мобильник… А может, его перехватила юная Злата? Я вдруг поняла, что почти ненавижу ее. Без четверти я уже металась по квартире как ненормальная. Такого со мной давно не было, ой как давно! Даже и не помню, когда. Питер во время нашего романа никогда не заставлял меня ждать…

Он всегда был точен. Но там Европа, а здесь Россия. Хотя в Пахру он приехал вовремя. Так то было еще до того, как… А теперь цель достигнута, можно и не торопиться… А вот Рыжий ни разу не опоздал.

Впрочем, чему удивляться, у него военная выучка, а тут богема…

Костя позвонил без пяти десять.

— Шадрина, извини, опоздал немного, ты готова? Тогда спускайся, я тут у ворот жду! И поторопись, будь добра!

Я не стала докладывать ему, что готова давным-давно. И поспешила вниз, хотя мне уже не хотелось никуда ехать.

Он стоял возле своего «лендровера» в светлом костюме с белой рубашкой, правда, без галстука и был так хорош, что дух захватывало. Но при виде меня на его лице отразилось почти детское изумление.

— Шадрина, охренеть!

— Иванишин, у тебя есть другие слова?

— Не-а! У меня вообще нет слов! Садись, поехали, мы уже опаздываем.

— А куда мы, собственно, едем, Костя?

— На тусовку.

— По случаю чего?

— Юбилей одного мецената, сама понимаешь, игнорировать такие мероприятия нельзя. Но нам достаточно будет пробыть там час. Я скучал, Шадрина. А ты? — Мне некогда было скучать, я тут кручусь как белка в колесе.