Екатерина Вильмонт - Перевозбуждение примитивной личности

— Я понимаю, Костя, но у меня, честно говоря, больше нет сил выносить эту гадость.

— Но если ты станешь оправдываться, будет хуже.

— Куда уж хуже. А еще я боюсь, что кто-то из газетчиков кинется в Амстердам, разыщет этих паучих, и опять закрутится шарманка… И дернул тебя черт за язык!

— Не меня, а твою идиотку-мачеху!

Опять зазвонил телефон.

— Это Тоська.

— Я сам с ней поговорю! Алло! Привет, что там такое? Хорошо, мы дадим тебе интервью, но с одним условием. Ты немедленно свяжешься с амстердамской полицией… Как это зачем? Чтоб все увидели документ…

— Костя! Перестань, это просто чушь! — разозлилась я.

— Ничего не чушь! Документ о том, что… — он включил громкую связь, и я услышала Тоськино возражение:

— Костя, это ерунда! Не бывает документов о невиновности, если не было суда! Достаточно просто копии свидетельства о смерти!

— Все! Хватит! Ничего не будет, ни интервью, ни оправданий, ничего! — закричала я. — Не желаю оправдываться! Не желаю больше слушать никаких доводов! Любой, кто услышит про участие в этом деле Кости, просто посмеется, а что касается меня, я не желаю опять заниматься этой историей!

Хватит! Сыта по горло! Пусть ваши сраные газеты пишут что хотят. Да они и писать-то обо мне не будут, кто я такая, в конце концов? Подружка господина Иванишина, мало ли у него подружек! Так обо всех писать, что ли? Я им, слава богу, неинтересна.

— Шадрина, успокойся. Тоська, Дина права. Лучше не гнать волну!

— А зря! Эх, какой материальчик пропадает! Но дело ваше! А тебя, Иванишин, поздравляю, сбылась мечта идиота!

— Спасибо, Тося. Погоди, Шадрина, ты чего ревешь? Ладно, Тоська, у меня тут Шадрина плачет, потом созвонимся! Динка, ты чего? Ну не реви, я этого не переживу!

— Костя, Тоська с такой злобой сказала…

— Что?

— Что сбылась мечта идиота… Она в тебя влюблена, что ли?

— Да ты что? Перекрестись!

— Влюблена, влюблена, я уверена.

— Это ее глубоко личное дело!

— Но она несчастная, у нее с сыном плохо…

— И что? Я должен ее утешать в постели, так?

Шадрина, ты бредишь! Ну, скажи на милость, чего ты ревешь?

— Костя, ну почему так получается? Я скромная женщина, ни выдающейся внешности, ни выдающихся способностей, а вот уже который раз становлюсь объектом жгучей зависти.., наши паучихи, эта дура Ариша, теперь Тоська… Знаешь, сколько гадости я нахлебалась в жизни? А теперь, боюсь, будет еще хуже…

— Дурочка ты, Шадрина! Тоська, конечно, матерая профессионалка, но она не подлая и прекрасно знает, что ей ничего не светит, знает про мои чувства к тебе… А потом, должен признаться, у меня было много баб… Прости, женщин…

— Ну и что? — всхлипнула я.

— И ни одна из них не пала жертвой роковой зависти или ненависти. И потом, учти, Шадрина, Москва — это не эмигрантский кружок в маленькой стране. Там у вас и вправду они как пауки в банке, а тут… Да на следующий день все забудется! Не бери в голову! Просто Тоська застала нас врасплох, в такую чертову рань… Заполошная дура! Ты пойми, тут столько есть тем для сенсаций, кроме личной жизни артиста Иванишина… Ну напишут какую-нибудь пакость, а мы читать не станем! Да вон сегодня вечером Киркоров появится с новой прической, визгу будет куда больше.

— Кто такой Киркоров?

— Господи, Шадрина, ты с Луны свалилась? Нет, Луна достаточно близко, с Марса, наверное, ты моя Аэлита… Только не спрашивай, кто такая Аэлита!

— Про Аэлиту я знаю.

— Ну все, все, иди ко мне.

— Костя, а Тоська еще сказала, что нас отследили…

— Ну и на здоровье!

…Уходя в начале десятого, Костя сказал:

— Шадрина, выше нос! И запомни: если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь, то приди и возьми ее!

— Ты что, играешь Тригорина?

— Нет, играл когда-то Треплева, плохо играл, надо сказать. А Тригорина сейчас смог бы… Слушай, а почему все-таки она сказала, что у меня неухоженный вид?

Я оставила дома мобильник и пошла бродить по городу. И не думать ни о чем и ни о ком. Отключиться. Забыть. «Забыть» — кодовое слово для меня.

Приказываю себе забыть и забываю! Как оказалось, не навсегда, но на какое-то время.

Вот и мой родной Вспольный переулок. Дом, где мы жили с мамой, когда отец ушел от нас. Тут у нас была однокомнатная квартира. Потом, когда мама заболела, мы съехались с Мурой, сменяли ее комнатушку в коммуналке и нашу квартиру на двухкомнатную на Шаболовке, но мама там уже не жила, а меня после ее смерти отец забрал к себе, он говорил, что не может доверить меня Муре. Она слишком любвеобильна, как он тогда выразился. Потом ему предстояло получать квартиру от Союза художников, и он прописал меня к себе, чтобы получить лишние метры… Черт возьми, у меня же была «площадь» в Москве! Куда она делась? Впрочем, бог с ними, с этими метрами… Мне что, жить негде? Слава богу, у меня большой дом и есть деньги, если захочу купить жилье здесь… Интересно, это дорого — квартира в Москве? Глупости, бред. Мне очень нравится быть здесь иностранкой, а вот москвичкой? Ерунда, да и домочадцы мои лохматые в городских условиях жить не смогут. Интересно, как там Кукс? За Мойшу и Тузика я не беспокоилась.

Я прошла по Вспольному переулку до улицы Качалова и повернула назад, вернулась к улице Алексея Толстого, теперь они соответственно назывались Малой Никитской и Спиридоновкой. Хотела зайти в наш подъезд, но он был заперт. Я медленно побрела в сторону Патриков — так мы называли в детстве Патриаршие пруды… А вон в том доме жил Костя, у них была комната в коммуналке, потом они получили двухкомнатную квартиру «за выездом», то есть в старом доме на Большой Бронной, и это считалось огромным везением, потому что в те годы обычно переселяли на окраины. И многие, уезжая, меняли школу. Помню, как ликовал Костя, когда узнал, что им дали квартиру так близко. А вот и Патрики. Тут мы катались на коньках. Однажды я упала и расквасила себе нос, а Костя прикладывал мне к носу снег. У нас была хорошая школа, дружный класс, и я, переехав, ни за что не согласилась перейти в другую школу, так и ездила сюда на метро и троллейбусе…

У Кости в новой квартире я не была, даже точно не помню, в каком именно доме он жил. Наверное, он и сейчас там живет. Он очень мало интересовал меня тогда. А теперь? Я с улыбкой вспомнила его тревогу по поводу замечания пьяной блондинки.

Странная вещь, я с ним сплю, мне это нравится, он то и дело твердит о своей любви, а я не чувствую этого… Я помню, как еще почти ребенком почувствовала закипающую страсть взрослого мужчины, папиного друга Андрея Георгиевича, как испугалась этого, как заволновалась… Потом такое же чувство было и с Янеком, и с Питером… А с Костей этого нет, хотя, казалось бы… Значит, я не внушаю ему страсти, этому ослепительному мужчине, безусловно, самому ослепительному в моей жизни?