Маргарет Макхейзер - Почти что сломанная жизнь [ЛП]

Она рыдает в мою грудь. Ее руки вцепились в меня, и я делаю то единственное, что можно сделать для человека, взывающего к Богу унять его боль.

Я просто держу ее в своих объятиях, позволяя ей выплеснуть это наружу.

Последние десять дней я посвятил тому, чтобы добиться доверия Эйлин. Не посягая на ее личное пространство и позволив ей самой выбрать время рассказать мне то, что она захочет, чтобы я знал. Я давил на нее, в то время как она даже не замечала этого.

День за днем и ее стены начали рушиться, пуленепробиваемые барьеры, которые она возвела вокруг себя, наконец-то исчезли.

— Смогу ли я когда-нибудь свободно дышать? — Спрашивает она, глядя на меня своими серыми, полными слез, глазами.

— Да, сможешь и, в конце концов, начнешь жить. — Я глажу ее спутанные волосы, пока она прячет свое лицо на моей полностью намокшей груди.

Мы сидим на мокрой земле, не двигаясь. Ни на чертову йоту.

И мне все равно, что мы промокли до нитки.

Тучи все продолжают обрушивать на нас потоки такого сильного дождя, что я инстинктивно пытаюсь закрыть трепещущее тело Эйлин своим, чтобы ей не было больно.

В моих руках она в полной безопасности, и ее тело все еще крепко прижато ко мне.

У Эйлин может быть разрушенная душа, темный разум, наполненный ужасными воспоминаниями, преследующими ее каждую минуту с момента пробуждения. Но нельзя отрицать тепло, исходящее от ее тела.

У нее самые красивые, потрясающе выразительные глаза, которые я когда-либо видел. В них столько тоски о будущем, которое находится вне ее досягаемости.

Улыбаясь, она вся излучает свет, как маленькая гирлянда; свет, льющийся откуда-то из глубины нее. Может ее тело и держится за прошлое, но душа жаждет солнечного и теплого будущего.

С Эйлин в моих руках, я смотрю в небо, чье нападение на нас начинает ослабевать. Медленно, дождь отступает, успокаиваясь до мелкой мороси.

— Доминик, мне жаль, — говорит Эйлин, не поднимая головы с моей груди.

— У тебя нет никакой причины извиняться.

Она крепче обнимает меня.

Я крепче обнимаю ее.

— Ты насквозь промок и сидишь здесь под дождем из-за меня, — бормочет она.

— Я вижу это по-другому.

Ее милое лицо глядит на меня.

— А как ты это видишь?

— Я не под дождем сижу, я поддерживаю тебя.

— Мне бы хотелось зайти внутрь и обсохнуть, — говоря это, она выскальзывает из моих рук, защищающих ее.

Я позволяю ей уйти, но…

Мне тут же не хватает ее тепла.

Полностью промокшая, Эйлин встает и направляется к дому. Она останавливается и через плечо смотрит на меня.

Я поднимаюсь, и впервые вижу ее — по-настоящему вижу ее как женщину.

Ее мягкое, ангельское лицо лучится красотой, зажигающей ее серые глаза.

Пережитые испытания и каждодневная борьба делают ее исключительной. Я вижу это за ее шрамами на лице и шее, за опущенным краешком левого глаза, или даже за тем, как она старается спрятать свое правое ухо, кончик которого был откушен.

Она — вдохновение, и по-настоящему исключительная. Каждый день она воюет с темнотой, не позволяя той захватить себя. И сегодня она, наконец, сломала оковы своего собственного заключенного разума, выбравшись на свободу.

Она замечательно красива и даже не догадывается об этом.

Она отворачивается и делает оставшиеся несколько шагов к дому.

— Эйлин, — зову ее я.

Она снова останавливается и поворачивается ко мне.

— Ты, возможно, вышла сюда, чтобы кричать на этот мир, но это ты сделала эти несколько шагов. Ты решила встретиться лицом к лицу со своей болью и не позволить ей победить тебя. Никто не заставлял тебя делать это. — И руками я показываю ей на то, что мы снаружи.

Эйлин идет обратно, пока не останавливается передо мной.

— Пришло время отпустить сломанное, — говорит она, глядя на вырез моей футболки.

Ее слова оглушили меня.

Она кричала и плакала.

И теперь она знает, что пришло ее время излечиться.

— Я собираюсь принести тебе полотенце, а потом пойду переодеться. — Эйлин слабо улыбается и направляется обратно внутрь своего теплого дома.

Я поднимаюсь на заднее крыльцо и снимаю промокшие ботинки и носки. Подняв их, я отношу их к главному входу и оставляю около двери. Эйлин спускается вниз, неся большое полотенце, вручает его мне, и вновь исчезает наверху.

Я вытираюсь, насколько это возможно, в гостевой ванне рядом с прихожей. Снимаю с себя мокрую одежду и, насколько могу, выжимаю ее в раковину, перед тем как снова надеть, и направляюсь в кухню.

— Эйлин, я ухожу, — говорю я, когда замечаю ее, стоящую в кухне в ожидании греющегося чайника. Я не хочу оставлять ее, но я также не был готов к сегодняшнему дню. Возможно, она нуждается сейчас во мне, но я должен дать ей немного личного пространства, чтобы принять происшедшее с ней сегодня.

— Доминик, — зовет меня она, когда я наклоняюсь взять свой рюкзак.

— Да? — Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на нее.

— Спасибо. То, что ты сделал для меня, это… — Она не заканчивает предложение, и по тому, как она кусает свою губу и хмурит брови, я могу сказать, она просто не знает, как выразить то, что чувствует.

— Ты сделала все сама, Эйлин, — я поднимаю свою сумку и иду к входной двери.

Эйлин сразу позади меня. Я могу расслышать ее легчайшие шаги, следующие за мной.

— Завтра, если не будет дождя, мне бы хотелось посидеть на заднем дворе и выпить кофе, — говорю я ей, поднимая свои носки и ботинки.

— Думаю, теперь я могу это сделать, — говорит она, кивая головой.

— Увидимся завтра. Позвони, если захочешь поговорить. — Я уже оставил ей свои прямые номера телефонов, на случай если понадоблюсь ей.

— Доминик?

— Что такое? — Спрашиваю я, выходя на крыльцо.

— Ты вселил в меня храбрость открыть дверь.

Удовлетворение — и что-то еще — переполняет меня.

Я запираю дверь за Домиником и смотрю, как он садится в свой темно-красный BMW и уезжает. Мне кажется, я вижу, как он оглядывается на дом, перед тем, как уехать, а возможно и нет . Может, это только плод моего воображения. Мне действительно нужен кто-то, кому я смогу доверять. Может ли Доминик быть этим «кем-то»? Или это всего лишь игры моего разума?

Пока мы сидели под проливным дождем, и руки Доминика крепко обнимали меня, это казалось правильным. Будто там мне самое место, в безопасности его объятий. У его груди я чувствовала себя спокойной, защищенной. Но я знаю, он мой доктор и ничего более. Все это, вероятно, только в моей голове.

Я также полностью осознаю то, что, наконец-то , открыв эту чертову дверь и выйдя наружу, я все еще очень далека от исцеления.

У меня, может быть, ничего никогда не получится. Мое сердце, возможно, никогда не сможет вновь обрести доверие, которое должно присутствовать в любых интимных отношениях, которые мне, скорее всего, хотелось бы испытать.