Светлана Полякова - И улыбнется счастье…

Потом раздались легкие шаги, дверь открылась, и Виолетта увидела свою старшую сестру Любу — высокую, худенькую девушку с огромными прозрачными глазами. Иногда Виолетте казалось, что эти зеленоватые глаза таят в своей глубине загадку всей жизни. Глаза у Любы были, правда, всегда грустными, и иногда Виолетта думала, что жизнь будет такой же грустной, как Любины глаза. Но чаще ей приходило в голову, что они именно сейчас отмучиваются за все свое будущее и, значит, их жизнь будет светлой и радостной. А чаще она вообще не думала о будущем — к чему? Пусть только настанет поскорее, какое угодно — лишь бы вырваться отсюда, из этой затхлой квартирки, из этого вонючего подъезда, из этого городка…

— Наконец-то, — обрадовалась Люба. — Я уж думала, за тобой идти придется… Ужинать будешь?

— А что на ужин? — деловито осведомилась Виолетта, уже предчувствуя ответ.

— Картошка жареная, — подтвердила ее опасения Люба. — Так ты будешь?

— Буду, — вздохнула Виолетта. — Куда я денусь?

И в самом деле — куда она пока денется?

Она прошла в их с Любой маленькую комнатку с единственным окном, заставленным геранью, заваленным книгами и Любиными пластинками.

На столе лежали новые рисунки: бледные, печальные лица — дети Любиного воображения — глядели на Виолетту кротко, с готовностью принять на свои плечи все на свете, лишь бы ей, Виолетте, жилось легче. Сердце сжалось от дурного предчувствия. Так было уже, а потом умерла мама.

Виолетта зажмурилась, сжала кулачки и прошептала этому наваждению:

— Убирайся. Все будет хорошо.

Она не очень-то поверила в эти слова, хотя и пыталась придать им больше убедительности.

— Виолетта! Идешь?

— Иду, — отозвалась девочка, изо всех сил призывая на помощь Светиного Бога. Но здесь, в ее квартире, царствовал Бог тети Кати. — Все будет хорошо, — упрямо повторила Виолетта, высоко вздергивая подбородок. — Все будет хорошо, и Светин Бог все равно найдет способ прорваться сюда. Света говорит, он может абсолютно все! Ты слышишь? Все на свете!

— С кем это ты разговариваешь? — спросила Люба, появляясь на пороге.

Виолетта покраснела, отчего-то ей стало стыдно, и она серьезно испугалась, что Люба примет ее за сумасшедшую. Она хотела что-то ответить, но промолчала. Она ведь и сама не знала, с кем только что спорила. Может быть, с судьбой?

Люба не стала расспрашивать. Она вообще не относилась к тем людям, которым во что бы то ни стало надо проникнуть в чужой внутренний мир. Зачастую подобными людьми движет праздное любопытство, и это ранит. Люба же никогда не согласилась бы ранить свою маленькую сестру. «Виолетта — это все, что у меня есть, — признавалась себе Люба. — Вряд ли в моей жизни будет что-то еще…»

Она ведь никогда не встретит человека, который поймет ее слепого поэта. Никогда…

Митя не то чтобы испугался, просто чувствовал себя немного неуютно. В самом деле, разве прилично наблюдать за кем-то сквозь щелку приоткрытой двери?

Но человек не был рассержен. Он смотрел на Митю со спокойным и дружелюбным любопытством.

— Меня зовут Билл, — представился он, протягивая Мите руку. Рука оказалась твердой, с шершавой от мозолей кожей на кончиках пальцев. — Я художник.

— А я Митя, — представился в ответ мальчик, отчаянно краснея.

— Артем.

— Вы…

— Русские, — сказал Митя, заметив легкую озадаченность Билла.

— Просто живем здесь, — деловито добавил Артем. — Так вышло…

— Эмигранты?

— Нет. Наши родители тут работают… Мой отец дипломат, а Митькин — журналист…

— Понятно, — кивнул Билл.

Он встал и распахнул дверь во двор по-шире.

— Заходите…

Мальчики переглянулись. Артем уже собрался напомнить Мите, что они должны возвращаться, и так буря наверняка превратилась уже в торнадо, но Митя стоял как завороженный, переводя взгляд с лица Билла на плотницкий станок.

— А можно? — робко спросил он, не смея поверить в собственное счастье.

Билл рассмеялся:

— Конечно! Хочешь попробовать?

Митя кивнул.

— Давай, — пригласил его Билл.

Большая рука легла поверх маленькой. Рубанок сначала показался Мите тяжелым, почти неподъемным. Мягко и в то же время твердо Билл повел вдоль доски — в стороны полетели золотые стружки, а поверхность становилась гладкой, немного блестящей…

Митя сам теперь стал немножко волшебником. Он смотрел на летящие кудрявые стружки и смеялся.

— Что это будет? — поинтересовался он, когда они закончили.

— Рамка для моей картины, — сказал Билл. — Хотите посмотреть?

— В другой раз, — поспешил вступить Артем. — Нам уже пора возвращаться…

Билл обернулся и предложил им:

— Давайте я отвезу вас… Вы дорогу мне покажете?

Артем обрадовался — если быть честным, он теперь боялся заблудиться… Неплохое решение проблемы!

Билл попросил их минутку подождать, скрылся в доме на несколько секунд и вернулся уже одетым.

Спустя минуту они уже ехали по городку, окончательно разомлевшему от жары, оживленно болтали и иногда подпевали музыке, струящейся из магнитолы. Мир казался им волшебным и прекрасным.

У них появился новый друг.

Виолетта услышала, как открывается дверь за спиной. Она сжалась, пытаясь спрятаться в невидимый панцирь, как черепаха.

Карло Гонсало попытался закрыть ее собой, но ведь он тоже был невидимым.

— Как… поживаешь, доченька?

Виолетта молчала, молясь только об одном — чтобы он ушел. А еще лучше — умер. На месте.

От него пахло сивухой и еще какой-то специфической гадостью. Виолетта не знала, что это такое, но так от него пахло всегда, когда он…

— Не трогай ее! — услышала Виолетта отчаянный крик сестры.

Его рука уже лежала на Виолеттиной спине.

— Выйди, Любушка, — нарочито мягко сказал отец. — Выдь от греха подальше…

— Оставь ее, — грозно повторила Люба. — Оставь, пока я тебя не убила.

Рука вздрогнула, но все еще оставалась там, на своем месте, опустившись чуть ниже.

— Лю-ба, — грозно проговорил отец. — Знаешь ведь, Любушка, я дурного своим детям не сделаю… Придется тебя жизни поучить, Люба.

— Тебе учить? — насмешливо протянула Люба. — Тебе, скотине? Пьянь! Урод! Извращенец! Мало тебе меня, за малышку принялся, да? На такого урода, как ты, ни одна нормальная баба не польстится!

Голос Любы стал резким, почти визгливым — и Виолетта испугалась.

— Не надо, Люба, — попросила она. — Он же тебя и взаправду пришибет.

— Да все лучше, чем смотреть на его рожу, — не унималась Люба.

Рука замерла, потом Виолетта почувствовала освобождение, но все еще боялась обернуться и увидеть то, что происходило за ее спиной: крики, мат, глухие удары — и пронзительный Любин крик.

А потом тишина и пьяные всхлипывания отца: «Я не хотел, Любушка. Что я наделал…»