Кэти Чикателли-Куц - Карантин

Но Келси уже опустила голову и смотрит в телефон.

– Э-э-э, твоя – тоже. – Она не слышит меня. – Твоя – тоже! – говорю громче.

– Моя тоже что? – растерянно поднимает голову Келси.

– Твоя улыбка. Она тоже заразительная.

Ее глаза снова вспыхивают.

– Он милый. Это второе, что нравится мне в отношениях с Оливером.

– Ты – тоже, – отвечаю. Она опять не слышит меня, но на этот раз я не утруждаю себя повторением.

Когда открываю глаза, на меня снова пристально смотрит обеспокоенная мама.

– Привет, дорогая!

Осторожно сглатываю. Все еще обжигающе, но уже не как лава, а как слишком быстро выпитое горячее какао.

– Привет, мам, – говорю медленно.

– Тебе лучше? Похоже, тебе немного лучше! Позвать сюда Джои?

Но ей не нужно ничего делать, потому что он внезапно оказывается тут и улыбается, будто рад меня видеть.

– Проснулась! – объявляет он. – Мы скучали по тебе, детка.

Я снова сглатываю.

– Как Оливер? – спрашиваю.

Джои держит планшет и записывает что-то, но я вижу, как он корчит гримасу.

– О, Ромео в порядке. Его подружка явно не дает ему скучать.

– Точно, под… – замолкаю, чтобы сглотнуть, и в горле становится горячее. Это уже больше похоже на лаву.

– Твои подписчики и фанаты тоже переживают, – говорит он.

– Кто?

– А, да, ты, наверное, не проверяла телефон, – говорит Джои.

– Оливер рассказал всем, что ты заболела, но поправляешься, – вклинивается мама. – Он спросил у меня разрешения, и я согласилась. Надеюсь, ничего страшного?

Я так растеряна, мне слишком больно спрашивать обо всем, что хочется узнать.

– Итак, твоя болезнь протекает почти так же, как у мужчины с самолета. Это хорошо, – продолжает Джои.

– Почему это хорошо? – резко спрашивает мама.

Джои говорит дальше:

– Кажется, твой вирус концентрируется в горле. Это тоже хорошо.

Мама смотри на Джои, ожидая подробностей, но тот снова начинает писать.

– И почему это все – хорошо? Моей дочери невыносимо больно глотать, и я молчу уже о том, чтобы разговаривать.

– О, ну, это хорошо для тех, с кем она общалась. Мужчина с рейса кашлял и чихал, а это более быстрый способ распространить заразу. У Флоры эти симптомы пока не проявились, поэтому она, к счастью, сохраняет все микробы в себе.

– Ну да, к счастью, – саркастично отвечает мама.

Джои поднимает на меня взгляд от своих записей.

– Ты уже больше похожа на себя, к щекам возвращается румянец. Мы поддерживали водный баланс через капельницу в руке, но я принесу тебе немного желе. Горлу будет полегче. Есть вопросы?

Я открыла было рот, но он перебил меня:

– Извини, дурная шутка. Знаю, что у тебя болит горло. Скоро вернусь.

Мама провожает его взглядом и поворачивается ко мне:

– Флора, я так рада, что ты проснулась! – Она крепко сжимает мне руки.

Мой рот снова открывается, но она говорит:

– Не надо ничего отвечать. Простой знай, что я счастлива. – Мама сжимает мои руки сильнее.

Я киваю, улыбаюсь и хочу спросить что-нибудь об Оливере, но даже не знаю, что. Мама не сможет рассказать мне, о чем все это время думал Оливер, что делал, пока я спала. Хочется спросить про этих предполагаемых фанатов и подписчиков, о которых говорил Джои.

Она склоняется ближе.

– Оливер…

Но Джои возвращается в палату, неся желе и пудинг. Может быть, он не считает меня отвратительным переносчиком заразы, как считал Оливер и как, должно быть, считает сейчас, когда я и вправду больна.

Но даже жевать мягкое желе утомительно, и к тому моменту, как я заканчиваю половину чашки, мои глаза закрываются. Ложка падает из руки, когда я засыпаю, но кто-то, должно быть, ловит ее, потому что я не слышу, как она бьется о пол.

Больше всего из моей квартиры мне, наверное, не хватает ее полуночного очарования. Не то чтобы там было тихо, ведь в старом, довоенном, здании постоянно скрипят полы и где-то звякают трубы. Мне не хватает ощущения середины ночи и осознания того, что все остальные в доме спят или засыпают, того чувства, когда встаешь в два сорок два и идешь по квартире будто чужак, прокравшийся на вечеринку.

Совсем не похоже на два сорок два в больнице, где ночь не отличить от дня, а люди постоянно работают, все время заходят в палату и выходят отсюда. Можно, конечно, выглянуть наружу и увидеть, что там темно, но особой погоды это не делает.

Теперь смотрю в окно, и хотя Майами – большой город, звезд здесь больше, чем в Бруклине.

Интересно, что снится Флоре? Снюсь ли ей я?

«У меня есть девушка, – думаю снова. – Моя девушка – Келси». За все годы моих фантазий и мечтаний о том, как Келси станет моей девушкой, я всегда представлял, как прошу ее об этом в какой-то величественной, вдохновляющей, романтической манере. Воображал, что другие девушки будут завидовать нашему первому свиданию, а парни – досадовать, что сами не додумались до такого.

Моя любимая идея свидания – смотреть фейерверки с колеса обозрения на Кони-Айленде. Наша маленькая кабинка мягко качалась бы в прохладном ночном воздухе. В своих фантазиях я преодолеваю страх высоты и обнимаю ее за плечи, чтобы согреть. Мы сходим с колеса обозрения вместе, и моя рука остается у нее на плече. Потом я выигрываю для нее мягкого мишку на аттракционах, и она смеется над какой-то моей шуткой.

Почему я вообще хотел расстаться с Келси?

Завтра позову ее на свидание на Кони-Айленд после карантина… Иногда я забываю, что не останусь в больнице навсегда, что вернусь в школу, в Бруклин, и все это станет полузабытым воспоминанием. Вроде похорон отца. Не помню, с кем говорил, что ел, в каком костюме был, не помню ничего из того, что чувствовал во время службы. Единственное, что я помню, – я не плакал.

Но, в отличие от похорон отца, забывать детали карантина мне не хочется. Я готов помнить каждую проверку жизненных показателей, каждое полуночное пробуждение, если с ними навсегда останутся воспоминания о Флоре.

Выглядываю из окна в коридор, вижу спящую Флору и откладываю это воспоминание, аккуратно сохраняя его в уголке, который точно станет для меня особенным.

Просыпаюсь сама, а не потому, что кто-то меня будит, и это приятное ощущение. Шевелю пальцами ног, рук, и осознание, что после этого мне не хочется снова заснуть, вселяет в меня чувство всемогущества. Вытягиваю руки над головой, затем смотрю на часы. Восемь тридцать семь утра. Такими темпами к восьми тридцати семи вечера смогу горы свернуть.

Входит Джои, и я улыбаюсь ему.

– Привет, – говорит он. Кажется, он рад меня видеть, и его радость заставляет меня снова шевелить пальцами рук и ног. Он садится на край моей койки, и я остро осознаю, как близко мои ноги к его заднице. Кажется, Джои не считает меня ядовитой. Поднимаю взгляд на его лицо и вижу, что он наблюдает за мной.