Елена Гонцова - Подари мне краски неба. Художница

— А еще словами.

— Это мне недоступно. Слова часто бывают лживыми, а краски не лгут.

Граммофон довоенных времен с превосходным набором старых пластинок, музыка, под которую они любили танцевать, воображая себя молодыми людьми той поры, показался ей теперь воплощенным издевательством. Он соседствовал с мощным офисным компьютером, на цветном мониторе которого переливалась всеми цветами восстановленная при помощи хитрых компьютерных операций древняя ваза. Ее темный землистый оригинал находился тут же, на обширном рабочем столе, где в беспорядке валялись какие-то ржавые клинки, крючья, иглы, цепи и другие орудия смерти, как это представилось Наташе.

Замечательные копии старинных карт привлекли ее внимание несказанно больше. Странно выглядела земля в изображении продвинутых иноземцев. Небольшая, но яркая страна городов.

У Наташи возникло стойкое ощущение, что не слишком артистичный и даже занудный Андрей просто извлекает нечто из недоступных для других документов, компонуя все это наугад. Все равно никто ничего проверять не станет. Никто не вызовет в карательные органы, не будет стращать скорой расправой.

— Два дня назад записывался на телевидении. Со мной полтора часа говорил сам Александр Гордон.

— Чудесно, — ответила Наташа, — о чем это так долго можно говорить с Гордоном?

— О раскопках, о книге.

— Ах да. И скоро тебя увидит вся страна. Или некая часть ее.

— Передача по ОРТ, конечно, увидит вся страна.

— А ты не боишься ответственности?

— Ответственность, конечно, растет. Сейчас любой мой шаг приходится сопрягать с возможными последствиями.

— Шаг в сторону — попытка к бегству.

— Да, вроде этого, — не заметив грустной Наташиной усмешки, ответил Андрей.

— Да ты не печалься, все обойдется. Слава ученого надежнее, чем иные ее разновидности. Прочнее. Меня вот за невинную копию Левитана грозились упечь в тюрьму.

— Когда и кто грозился упечь тебя в тюрьму? — Андрей насторожился.

— Да так, гнусные инсинуации. А вам-то что, о древности пишущим? Обкрадывайте мертвых, они не против. Правда, одобрения с их стороны тоже не дождешься.

— Это точно, — засмеялся жених. — Дождешься от них.

— Откуда такое пристрастие к мертвому?

— Ты не понимаешь, это все очень интересно и таинственно, да и мертвые ли они, эти люди, когда-то жившие? С одним моим другом, ты его не знаешь, произошла забавная история. Хоронили его выдающуюся бабушку, на старинном кладбище, где сто двадцать лет, или даже с времен Крымской войны, никого не хоронили, знаешь, такие густые аллеи с плачущими ангелами, они, пожалуй, только в провинции сохранились в нетронутом виде, и когда копали могилу, наткнулись на дубовый гроб, прекрасно сохранившийся, времен Крымской войны. Как-то нечаянно своротили крышку, — Андрей говорил книжно, старательно, но быстро подбирая слова. — И товарищ мой обнаружил и вытащил из гроба офицерскую шпагу в великолепном состоянии. Он, конечно, не стал брать ее…

— А ты бы, конечно, взял…

— Не знаю, не знаю, может быть…

— А что сделал со шпагой твой приятель?

— Положил ее обратно в гроб доблестного слуги царя и отечества. Но когда гроб с телом знаменитой бабушки опустили в могилу, с руки моего друга, точно взятые непостижимой силой, сползли и исчезли новенькие швейцарские часы. Заметь, что он обычно с большим трудом снимал их с руки. А тут браслет расстегнулся сам.

— Страх и ужас, — засмеялась Наташа.

— А еще вот какая была история. Другой мой товарищ был на раскопках в новгородской области. И нашел он каролингский меч, французское изделие высочайшего качества, с великолепным балансом, он знает толк в таких предметах. То-то ему был подарок. Он бережно его извлек из рыхлой земли, почуяв что-то необычное в происходящем. Затем меч стал уходить из его рук и скрылся не то чтобы в этот курган, но ушел куда-то дальше, к хозяину, в другие времена, туда.

— Все-таки он ей уж-ж-жасно нравился, — нараспев произнесла Наташа. — Ты такое никогда не рассказывал мне. Жаль, что это было не с тобой. — И тут же поняла, что немного ошиблась.

Андрей посмотрел на нее то ли насмешливо, то ли с чувством непонятного ей превосходства.

— «Только мертвому мертвые снятся», — процитировала Наташа, чувствуя что постоянно говорит и думает не то, что в этом кабинете нужно говорить и думать. Но впервые за эти несколько дней она была здесь сама собой, Наташей Денисовой, а не существом женского пола, заранее обреченным облечься в чужое имя или время.

— Есть множество историй и подобных свидетельств, — продолжал Андрей. — Но они, как говорится, не для разглашения принародного. Народ не поймет, заволнуется.

— Народ завыл, объятый страхом…

— Народ безмолвствует…

— Нет, народ, Андрей, в этом только и живет. В разговорах с мертвыми. Но разговоры эти неуловимы никаким научным аппаратом, системой или скопищем приборов. Я знаю, что ты считал, по крайней мере, иначе.

— И сейчас считаю, — запальчиво ответил Андрей, внимательно разглядывая по-новому упрямую Наталью. — Народ — плебс, ничего не смыслящий ни в искусстве, ни в истории, ни в духовной сфере.

Наташа подумала, что где-то это уже слышала, в другой, более величественной интерпретации. Да, «человек не может быть моделью для иконы». И что они все к человеку пристали? Но тут же поняла, что Андрей говорит не о том высоком, что не позволяет человеку стать моделью для иконы, но предлагает ему большее — быть ее соавтором. Здесь же — мелкотравчатое, психопатическое отношение сноба-недоучки к тем, кого он ставит ниже себя.

— Культуру и историю создают избранные, а народу вон что нужно: бесчисленные сериалы, в которых ни слова, ни движения, ни лица нет хоть на йоту талантливого.

— Как же ты пишешь книгу о мертвых людях, если ты даже живых ненавидишь?

— Во-первых, я пишу не о людях, а о погибшей культуре, погибшей, кстати, по вине опять же людей. Во-вторых, ты неправа. У меня нет надобности ненавидеть людей: они мне просто ни к чему.

— Но культуру, Андрей, не только разрушают люди, они же ее и создают.

— Создают избранные, а разрушают все. Хватит об этом. Что-то ты стала больно смела после Пскова. — Андрей явно злился. — Где и у кого ты нахваталась этого бреда, о чем ты тут со мной уже час толкуешь.

— Почему «нахваталась»? Ты считаешь меня неспособной думать самостоятельно?

— Конечно, не считаю, и имею на это основания. Не забывай — я знаю тебя с детства.

— Обними меня, — насмешливо сказала она, — я бы обиделась на твой новый тон и манеры, если бы не знала тебя с детства. — Она почувствовала, что снова сказала не то. По крайней мере, эти слова окатили ее прохладой.

Андрей обнял ее, и они с минуту стояли посреди черепков и прочей древней утвари. Наташа, вполне довольная, скосила глаз и неожиданно увидела посмертную маску Достоевского, глядевшую прямо на нее. Она вздрогнула. Андрей это воспринял по-своему. Он подумал, что Наташа отшатнулась, но вида не подал.