Анна Варенберг - Татьянин день. Неразделенное счастье

— Я никогда в жизни не испытывал ничего подобного, — горячо продолжал Мещеряков. — Звучит банально, но мы и правда созданы друг для друга. Вы же знаете, как редко бывает, что человек тебе на сто процентов подходит. Все было так здорово, что я сам себе не верил…

— И тут как в анекдоте, — Сергей наконец обрел дар речи, — возвращается муж из командировки — вернее, из тюрьмы — и дорогая супруга, выскочив из постели любовника, падает ему на грудь: «Любимый, я так тебя ждала». Все бабы одинаковые — лживые стервы! — с ненавистью резюмировал он.

Поняв, что больше не добьется от Никифорова ни слова, Анатолий только удрученно покачал головой. Надо же! Неужели тот самый Сергей, из-за которого Татьяна буквально сходит с ума и столько лет его любит, готова терпеть любые издевательства, откровенное пренебрежение ею, бесконечные измены, — вот это опухшее с похмелья ничтожество? Да, поистине любовь зла… Мещерякову не оставалось ничего другого, как покинуть дом Бариновых: ему надо было о многом подумать. И как-то, для начала, справиться с душившими его эмоциями, чтобы прямо там же, в гостиной, не наброситься на Сергея и не устроить безобразную драку.

Вернувшись и застав мужа по-прежнему мирно спящим, Баринова не решилась его тревожить — да и зачем? Она не сомневалась, что у них еще будет время вдоволь обо всем наговориться. В тот вечер Татьяна искренне верила: у них с мужем все наладится, все будет просто прекрасно.

Утро следующего дня она встретила счастливой. Да и Сергей выглядел куда лучше, чем вчера, — свежим и отдохнувшим. За завтраком он даже улыбался.

— Давно тебя в таком хорошем настроении не видела — приятно посмотреть, — с удовлетворением отметила Татьяна, — Я боялась, у тебя с утра будет голова болеть. Ты вчера был не в самом лучшем состоянии.

— У меня вчера была интересная встреча, — уминая знаменитые Тусины блинчики, сообщил жене Никифоров, — Как говорят наши депутаты, судьбоносная.

— С кем? — заинтересовалась Татьяна, — Кофе будешь? — Она начала наливать Сергею в чашку свеже-сваренный напиток.

— С красавцем-мужчиной по имени Анатолий, — будто бы о чем-то незначительном, сообщил Никифоров, ловко поддержав кофейник в Татьяниной руке, иначе потрясенная женщина пролила бы все на скатерть, — «Вам кофе в постель?» — «Нет, лучше в чашечку». Спасибо, милая, достаточно.

— Зачем он приходил? — дрожа от напряжения, спросила Баринова. — К маме?

— Почему к маме — ко мне, — пожал плечами Никифоров, густо намазывая блинчик маслом и отправляя в рот. — Человек пришел к человеку познакомиться, поговорить по душам. А что это с тобой? Неужели в наше время даже такое вполне естественное проявление… чего-то там, не знаю…

— Что он сказал? — Татьяна почувствовала себя так, словно ее горло забито песком.

— Ну, я подробностей не помню, — не прекращая с аппетитом жевать, пробубнил Сергей, — У нас селедочки не найдется? А, вспомнил: Анатолий сказал, что вы были любовниками, — заявил он таким безразличным тоном, вскользь, будто речь шла о погоде.

— Я все объясню… — У Бариновой вдруг закружилась голова, и внутри все оборвалось.

— Зачем? — не понял Сергей, занятый сооружением гигантского многослойного бутерброда. — Я уже нс маленький, все прекрасно понимаю. Молодая, здоровая, без мужика трудно. Правда, клянешься, что любишь одного, а спишь с другим, — ну так это ничего: секс любви не помеха, так, дорогая?

— Да, я спала с ним, потому что хотела почувствовать себя женщиной, — едва не плача, сказала Татьяна, понимая, что уже ничего не исправить. — Желанной, понимаешь? Я забыла, что это такое. Что я от тебя видела? Ничего, кроме унижений, а он был нежным, заботливым… Я закрывала глаза и представляла себе, что это ты…

— Ради бога, — поморщился Никифоров, — оставь интимные подробности при себе. Так, мне надо побыть одному, подумать. Засим прощенья-с просим-с, — откровенно юродствуя, откланялся он.

Таня Разбежкина начала потихонечку приходить в себя. Несколько дней назад ее прямо с улицы привезли в больницу — с кровотечением и угрозой выкидыша. Суровая доктор Крапивцева не уставала повторять, что Тане необходим постельный режим, возможно, до самых родов, иначе риск потерять ребенка слишком велик. Но у Тани и без этих уговоров попросту не было ни желания, ни сил ни вставать, ни есть, ни вообще жить. Из нее будто разом выпустили весь воздух, всю энергию и надежду. Ничего не осталось…

Она несколько оживилась, только когда Нина и Борис привезли ей прямо в палату материалы по делу Игоря Гонсалеса. Дотошный Костенко успел накопать достаточно, чтобы стало ясно: Гонсалес проворачивает аферы, подобные отчуждению в свою пользу фирмы Горина, уже не в первый раз. Теперь пугающие масштабы его деятельности стали абсолютно очевидны Тане, но она все равно считала, что сама виновата в собственных несчастьях: как можно позволить себе оказаться настолько доверчивой дурой, погубить и своими руками разрушить все, что только могло быть хорошего в ее жизни!

Еще до того, как очутиться в больнице, Таня успела рассказать Рыбкиным о своем окончательном разрыве с Сергеем, обо всем, что она ему наплела, стоически защищая своего любимого от мести Игоря. Теперь Виктор уверял ее, что поведал то же самое Сергею и не сомневается: при первой же возможности Никифоров примчится к ней в палату. Но эта возможность ему, похоже, все не представлялась, да Таня не думала, будто Сергей действительно еще хотя бы раз в жизни пожелает увидеть ее. Конечно, он не придет, да и зачем? Никогда больше… никогда… И мама тоже — господи, как сейчас не хватало Тане покойной Веры Кирилловны! Она закрывала глаза и не чувствовала, как по щекам безостановочно катятся слезы.

В палату кто-то вошел. Таня тяжело, нехотя приподняла голову — и ее как будто ударило током.

— Сережа… А я так боялась, что больше тебя не увижу, — прошептала она недоверчиво.

— А я, наоборот, очень боялся встретиться с гобой, — Никифоров протянул ей букетик ромашек и, помявшись, присел на краешек постели, — Вот собрался с духом… А почему ты в больнице? Что-то серьезное? — озабоченно спросил он.

— Да ну, пустяки, говорить не о чем. Сейчас уже лучше, — Таня не стала ему ничего объяснять, — Я очень рада, что ты пришел. Правда.

— Да ну, подумаешь, подвиг, — выдавил Никифоров. — Слушай, наверно, цветы в воду надо поставить. Схожу, воды налью, — дернулся он, словно только и искал повода снова оставить Таню одну.

— Погоди, Сереж. Бог с ней, с водой, успеется, — скороговоркой пробормотала Таня, вцепившись в его рукав. — Я очень рада, что ты пришел, мне сказать тебе нужно очень многое. Я тебе наговорила всякого, ты обиделся, я знаю. Но, честное слово, я этого не хотела. И я тебя люблю, и…