Евгения Серпента - Господа гусары, молчать!

Стас молчал — как господа гусары. Твою мать, долбанные господа гусары!

— Не стоило тебе приезжать, — уже спокойнее сказала Алена. — Просто прими это — ничего больше не будет. Никогда. Я выхожу замуж.

Да, это тоже было вранье, никаких разговоров о будущем у них с Яношем не было. Даже о чувствах. Но какая разница? Со всех сторон одна ложь — так почему она должна стесняться?

Стас молча кусал губы. Лицо его побледнело настолько, что глаза казались почти черными. Он встал, и Алена машинально поднялась тоже. Глядя на нее исподлобья, Стас монотонно, тихо продекламировал:

— Что ты несешь? — застонала она.

А в следующую секунду его губы уже были на ее губах, язык нетерпеливо, грубо раздвигал их, пробираясь между зубами. Как это было похоже на тот, самый первый поцелуй! Стас обнял ее за талию и прижал к себе так крепко, что ее охватила хорошо знакомая лихорадочная дрожь. Алена почувствовала, как подгибаются колени. Всхлипнув, она обвила его шею руками. Он собирал губами слезы с ее щек и шептал:

— Милая моя, родная… Я так люблю тебя!

Все исчезло, пропало, растворилось в темноте. Как будто она была без сознания, и лишь яркие вспышки пробивались сквозь черноту. Как они оказались у него в гостинице? Дошли пешком, на чем-то доехали? Она не помнила — ничего.

Маленький тесный номер, узкая кровать. Они срывали одежду так, как будто боялись куда-то опоздать. Как будто оставалось несколько минут до смерти, и надо было успеть — надышаться друг другом. Заполнить собой, раствориться, стать сиамскими близнецами с одним сердцем и одной кровью. Словно вспышки молнии — черты его лица, дорогого, любимого, ненавистного. Закрытые глаза и влажный блеск зубов между приоткрытыми губами. Тяжелое дыхание, едва сдерживаемые стоны.

Его руки — на плечах, на груди, на бедрах. Горячие, тяжелые, сжимающие ее отчаянно, до боли. Пальцы, губы, язык — жадно ласкающие, проникающие в самые сокровенные уголки ее тела. Слова любви — хрипло, задыхаясь. И от них, как в стриптиз-клубе, было ощущение, что с нее живьем сдирают кожу. Она словно истекала кровью, теряя последние силы. Он снова и снова входил в нее, и Алена умирала от наслаждения — от каждого его движения, от тяжести его тела, от запаха кожи и пота. Снова и снова, в смертельном объятии, они срывались в пропасть, полную огня. Чтобы сгореть — и восстать из пепла, как птица Феникс. И начать все сначала…

Стас спал. Он всегда спал после секса так крепко, что его было не разбудить. Алена сидела рядом, положив подбородок на поднятые колени. Все тело ныло, пульсировало набухшей болью. Но эта боль была ничем по сравнению с той, которая рвала ее изнутри. Все, что было раньше… нет, то была не боль.

Забыть обо всем. Остаться с ним…

Нет…

Как она любила его в эту минуту. И как ненавидела. И как ненавидела себя — за то, что поддалась этой слабости. И за то, что собиралась сделать.

Она тихо встала, оглянулась — Стас даже не шевельнулся. Собрала с пола свою одежду, кое-как натянула, путаясь в крючках и пуговицах. Нашла сумку, осторожно открыла молнию, достала кошелек. Положила на тумбочку несколько разноцветных бумажек. Взяла в руку туфли и босиком, на цыпочках вышла в коридор. Остатка сил хватило только на то, чтобы спуститься по лестнице.

Оказавшись на улице, Алена обхватила руками ствол дерева и разрыдалась в голос. Сколько прошло времени? Обеспокоенный мужской голос спросил что-то. Она обернулась и увидела полицейского.

— I don’t speak Hungarian, — с трудом шевеля губами, ответила Алена. — I’m fine, thanks…

Проснувшись, Стас вытянул руку, и она наткнулась на пустоту.

Приснилось? Или вот так сходят с ума, скатываются в одержимость? Да куда там скатываться, он и так одержим ею. Только одна Алена — больше никто и ничто.

Постель пахла ею, этот запах он не спутал бы ни с одним на свете. Все было. Он нашел ее, дождался. Они пришли сюда и занимались любовью. Долго — пока он не уснул.

Стас попытался нашарить на тумбочке телефон, чтобы посмотреть, сколько времени. Что-то скользнуло из-под руки на пол. Какие-то бумажки.

Разум понял сразу, но не оформил в слова или образы. Просто все внутри оборвалось, и его затопило черным, как адское пламя, жаром. Он медлил, не решаясь включить свет. Как будто пытался оттянуть неизбежное.

Вспышка — яркая, как ядерный взрыв. Стас зажмурился, осторожно открыл глаза. Потом он никак не мог вспомнить, что было дальше. Смех, мат, слезы. Сидел на кровати, глядя на разлетевшиеся по полу купюры, словно надеялся, что они могут исчезнуть. И провал, как будто память отключилась, не в состоянии вместить произошедшее.

Следующее воспоминание — как он подошел с чемоданом к стойке ресепшена. Девушка-администратор объясняла, что без уважительной причины оплату за номер ему вернут на карту только в половинном размере. И еще мысль, которая вызвала дурацкий смех и ее удивленный взгляд.

У горничной будут неплохие чаевые.

Обратный билет он не брал, потому что не знал, сколько пробудет в Будапеште. Покупал уже в аэропорту. На ближайший рейс до Питера с пересадкой в Дюссельдорфе. Домой — скорее. Хотя и понимал прекрасно, что покоя не будет нигде.

Самолет сильно трясло. Пассажиры волновались, женщины визжали. И только Стасу не было до этого никакого дела. Наверно, он даже обрадовался бы, если б самолет развалился в воздухе. Если бы успел, конечно, обрадоваться. Это не вены в ванне перерезать. Быстро и, можно сказать, элегантно. И похороны за госсчет. Вот только страховку получить будет некому.

А ведь попади он пять лет назад волей случая на какой-нибудь разбившийся самолет — и Муму хватило бы денег, чтобы сделать операцию вовремя. И не было бы ни-че-го. Ни его самого, ни всей этой грязи. Стриптиза, проституции, Инны… Алены…

Все. Хватит об Алене.

Но не получалось.

Стас пытался понять. Да и что там было понимать? Все прозрачно. Отомстила по полной программе. Наотмашь. Не точку поставила, а восклицательный знак. И ведь не притворялась же, когда была с ним, уж это он понял бы. Ничего у нее не прошло. Ни чувства, ни влечение… ни обида.

Замуж? А вот это вранье. Он не сомневался. Да, кто-то наверняка у нее есть. Скорее всего, тот парень с бородой. Не надо даже было видеть их вместе. Появились какие-то новые нотки в том, как она вела себя в постели. Едва уловимые, но он почувствовал. Каждый новый мужчина оставляет на женщине свой отпечаток. Как и женщина на мужчине.

Ревность? Наверно, нет. Это было только тело, а уж он-то прекрасно знал, как мало может значить тело, если нет любви. Даже не клин, которым клин вышибают. Скорее, пластырь на рану. Затенить новыми ощущениями старые — яркие, как свет по глазам. Бросить подачку телу, которое вопит от голода. Жри, чудовище, главное — не разглядывай.