АlshBetta - Ада и Каххар [СИ]

— Не оставляй меня, — проглатывая рыдания, молю мужчину я. Глажу темные волосы, глажу скулы, подбородок, плечи… вытираю слезы о жесткие волосы на его груди, встречая их покалывание как небесную манну. Он жив. Он со мной. Всегда.

— Я тебя ни за что не оставлю, — клятвенно обещает муж мне на ухо, горячо целуя в пульсирующий висок. — Ада, в тебе — моя жизнь. У нас сын. Ну конечно же я никогда тебя не покину.

Он знает, что это обещание — просто данность. Он будет пытаться его сдержать, он уцепится зубами, если будет нужно, чтобы остаться. Но он так или иначе умрет. Хватит даже маленькой улики, не убранной заботливыми подрывниками и, в лучшем случае, Каххар окажется навеки в тюрьме. Возможно, одному из его крупных заказчиков не понравится качество героина, и он попросту сдаст Асада властям. Неважно, каким. В связи с последними события что в Америке, что в Европе отношение к террористам одинаковое, а уж если приплюсовать торговлю наркотой…

А что будет с нами? У Кира православное имя, он записан на мою фамилию, мы — люди с двойным гражданством, но его отец… но наш брак…

Конец Каххара — и наш конец. Кто бы что ни говорил.

— Постарайся успокоиться, — вырывая меня из горестных размышлений, просит муж. Укачивает, как укачивал совсем недавно Кира, то и дело оставляя дорожки поцелуев на лбу, — сейчас мы вместе, видишь? И завтра будем. У нас еще много времени.

— Ты нам его даешь… ты дал его мне.

Мужчина прикрывает глаза. Его руки явнее, будто способны начертить на теле узоры, что отведут любые беды, ласкают мое тело. По части физического желания оно сейчас мертво. А вот по отношению к целительной силе его прикосновений — всегда живо. Врут те, кто утверждает, что обезболивать под силу лишь наркозу.

…Это случилось в день траура всей Америки, в день сокрушения нерушимой мощи страны, всегда идущей впереди планеты всей.

Мы с мамой жили у отца. Каникулы на две недели, попытка устроить меня в американскую школу и разговоры о светлом будущем. Я не знала отца, я не любила его, но мне нужно было попробовать. Мама очень этого хотела.

Отец работал в Северной Башне ВТЦ. У него был небольшой офис, секретарша и кофе-машина, которая смешно гудела. Я сидела и болтала ногами на высоком стуле, пока он разбирал на столе отчеты и подписывал какие-то документы.

Мне стало скучно. Аврора — та самая секретарша — позволила мне погулять по коридору. Она велела никуда не уходить и быть в поле зрения папы, иначе мне могло не поздоровиться. Но разве любопытство боится мифических (до их осуществления) наказаний?

Я спустилась на этаж ниже, когда часы показали восемь пятнадцать. Я нашла кулер, где хотела попить воды. Но он, к моему ужасу, оказался слишком высоким, чтобы удалось достать стаканчиком до крана.

И тут ко мне подоспела помощь.

Улыбчивый парень лет двадцать пяти с черной шевелюрой и теплыми глазами присел на корточки, поймав мой взгляд.

— Хочешь пить, маленькая?

Я смущенно кивнула. Он усмехнулся, ненадолго задумавшись.

Его взгляд тогда показался мне странным — словно бы на лезвии между миром живых и мертвых. Но там на удивление быстро появилась осмысленность — пришло решение.

— Здесь невкусная вода, — пожурил он, поднявшись на ноги. — В магазинчике внизу очень хорошая. Я там всегда пью. Попробуешь?

«Никогда не говори с незнакомцами».

«Никогда не ходи никуда с незнакомцами».

«Никогда не верь незнакомцам».

А я ослушалась. Я пошла. И я запомнила на всю оставшуюся жизнь, что в ту секунду часы показали восемь тридцать пять.

Парень взял меня за руку, чтобы убедиться, что никуда не убегу, спустился со мной на лифте до самого первого этажа и, очаровательно улыбнувшись, повел к дверям выхода.

В магазинчике примерно в пятистах метрах от здания, в восемь сорок три, он купил мне не только воду.

— Какая умная девочка, — похвалил, всучив любимый «кит-кат» двойного размера, — держи конфетку.

А через пару минут раздалось оглушившее весь мир БА-БАХ!

— Я люблю тебя, — громким шепотом, всхлипнув, признаюсь Каххару. Со всей страстью и ужасом, затаившимся внутри от увиденного тогда. Страх никогда не угаснет. Я чувствую себя в безопасности только тогда, когда обнимает меня — большой и сильный, мятный…

Он вывел меня. Он собирался остаться и принять смерть так же, как и все, потому что знал, что его могут вычислить и тогда казнят долго и мучительно, однако, завидев меня, передумал. Он не дал умереть ребенку.

— Я люблю тебя, — так же хрипло отзывается муж. Видимо, как и я, вспомнив всю череду страшных событий, размышляет о прошлом. А также о нашей второй встрече — на мемориале тех самых башен — чтобы никогда больше не расставаться. — Больше всех, Ада. Больше целого мира.

Я накидываю свое одеяло и на его смуглые плечи. Касаюсь их, встречая приятной дрожью внутри упругость и теплоту кожи.

Чудовище или нет, убийца или нет — он мой. И я отдам за него не только жизнь, но и душу, если ей еще что-то положено по ту сторону небес.

На прикроватной тумбочке оживает радио-няня. Прежде молчаливая и светящаяся лишь зеленым огоньком, подсказывающим, что в детской тишина, сейчас она озаряет комнату красной лампочкой. Слышен плач сына.

Каххар с осторожностью отпускает меня, поднимаясь с кровати. Он зажигает прикроватную лампу с узорчатым абажуром, не заставляя меня сидеть в темноте.

— Я сейчас приду.

Его джинсы лежат на полу, как раз в подножье, и ему никакого труда не стоит быстро их надеть.

Он не закрывает, а лишь прикрывает дверь. Я сильнее кутаюсь в одеяло, тщетно стараясь взять себя в руки.

Кошмар, истерзавший сознание, ослабевает, но без присутствия мужчины не находит цветной волной спокойствие, которого я так жду.

Кир плачет… ну конечно же он плачет, он чувствует меня… возможно, и мой кошмар не был случайным.

Ре-ре-ми-ми-соль…

Ре-ре-ми-ми-соль…

Ля-до…

Музыка. «Мечтания». Фортепиано.

Мне легче.

— Что же вы с мамой по очереди плачете, сынок? — журит кого-то из-за двери голос Каххара. Я поднимаю голову, подумав, что мне показалось, однако муж действительно переступает порог нашей спальни. И на руках у него Кир с красным от слез личиком и прозрачными солеными капельками на щеках, которые папа не успел стереть.

Он подносит малыша ко мне и присаживается на кровать.

В синей пижаме с медвежатами, стиснув ручонками папин палец, широко раскрытыми зелеными глазами мой русско-иранский зайчик глядит вокруг.

— Видишь? — утешающе говорит Каххар, поправляя его вздернувшуюся кофточку. — Вместе не страшно.

Я пододвигаюсь ближе к своим мальчикам, пристроившись у мистера Асада на плече. С легкой, зато искренней улыбкой протягиваю Киру и свой палец — как раз для второй руки.