АlshBetta - Русская [СИ]

— Отвратительно? — понимающе спрашивает Эммет.

— Ужасно.

— Как и виски, — кивает он сам себе, — пойдем.

Спустя несколько минут, уже в машине, уже выезжая на главную трассу и следуя по прочерченному навигатором маршруту, Эммет-таки соглашается объяснить случившееся. От выпитого у него заплетается язык, но тот гнев, с каким звучат слова, делает их понятными и четкими. Эдварду ничего не приходится переспрашивать.

— Ты представляешь, под порошком!

— Наркотики? — пальцы Эдварда сдавливают руль.

— И сигареты, и наркотики, и алкоголь. Полный коктейль. Еще до моего появления! — фыркает Эммет, а потом, разом побагровев, еще кое-что тихо добавляет:

— И секс. С мальчишкой. У него и берет «травку».

— Эммет…

— Отказала мне из-за какого-то!.. — у него не хватает слов. Совершенно не собираясь останавливать себя, выпускает на волю поток ругательств, бурно осыпая ими весь салон автомобиля. Его самолюбие здорово пострадало сегодня. Дважды.

— Сучка, — в конце концов подводит итог Каллен-младший, запрокинув голову и отстраненно посмотрев в окно, — Белла Свон. Красавица, черт ее дери, Лебединая.

— Свон? — Эдвард хмурится, припоминая, что уже слышал эту фамилию, — как у того человека, который спроектировал для нас операционную систему? Рональд, кажется.

— Его дочь, — пожимает плечами Эммет, — иначе откуда столько бабок на наркоту?

Отвлекшись, мужчина пропускает поворот налево, к поселку. Вместо этого едет прямо, ошеломленно глядя на серое дорожное полотно.

— Ты проскочил, — недовольно бормочет Эммет, лениво глядя на указатели.

— Дочь Рональда Свона употребляет наркотики? — не обращая внимания на его предыдущие слова, переспрашивает Эдвард.

— Тебе от этого тепло или холодно?

— Он внес в мой фонд сто тысяч! — восклицает Эдвард.

— Он внес только потому, что надо было внести, — безжалостно парирует Каллен-младший, — ты думаешь, ему есть дело до твоих «обколотых»? Престиж фирмы, так сказать.

— Сколько ей? — мужчина притормаживает на обочине, оборачиваясь к брату, — сколько лет девочке, Эммет?

— Восемнадцать, девятнадцать… какая к черту разница? Газеты писали, что меньше двадцати.

И тут до него доходит. До воспаленного, уставшего, залитого алкоголем мозга доходит. Губы сразу изгибаются в оскале, глаза неприятно блестят. Он смотрит на брата с открытым вызовом, предупреждением. С истинным запретом.

— Нет, Эдвард!

А во взгляде того уже решимость и сталь. А там уже формируется план, подчинившийся глупому желанию, глупой цели. Очередной. Так всегда — скулы заостряются, губы поджимаются, глаза чуть-чуть прищуриваются, а пальцы ощутимо напрягаются.

Аут.

— Ты обещал мне, что Патриция была последней, — приводит последний аргумент Эммет, сжав ладонями обивку кресла. С отвращением приходится признать, что Эдвард куда упрямее его самого. Только скрыто. Только без лишних телодвижений, как говорится.

И дернул же его черт обратить внимание именно на эту девку!

— Надо обдумать… — прищурившись, говорит Эдвард.

— Ты не станешь… — шепчет Эммет, хотя знает, какой ответ последует. Без подсказок.

— Я стану, — качает головой Эдвард, активируя зажигание и возвращаясь на дорогу, — даже если она не станет περιστέρι [3] Голубка (греч.). Произносится как «перистэри». Запомните это слово. , с Рональдом Своном нам все равно стоит встретиться…

…Я помню этот момент. Я лучше всей прежней жизни его помню.

Она кричит мое имя, заставляя оторваться от игры в «пятнашки». Она, с ужасом взглянув на небо, бежит ко мне. Хватает за руку — у нее она мягкая, маленькая. Тащит за собой. Я упираюсь, а она тащит. И не останавливается, не поддается мне. От моего упрямства у нее дрожат губы, а глаза делаются страшно круглыми.

Вокруг темнеет. Быстро, резко, словно бы раз! — и потушили свет. Солнышка больше нет. Ветер не мягкий, не легкий. Он не перебирает волосы, он их вздымает вверх. Этот ветер сдует нас и не заметит. Этот ветер — ураган.

Она бежит впереди, утягивая меня за собой. По земле, по твердой, по ровной. Бежит и задыхается, но не останавливается. И почему-то я знаю, что не остановится…

Впереди холм. Большой, покатый. С него как раз виден наш дом.

Она толкает меня в одуванчики, попрятавшие свои желтые головки и смиренно гнущиеся под порывами ветра. На них так много пчел всегда… она знает, что я их боюсь, но толкает. Я вскрикиваю, а в ответ слышу веление подниматься. И к черту страх.

Все вокруг кружится: желтое, зеленое, серое, как в калейдоскопе. Я вижу то небо, то траву. Я режусь травой — она острая и высокая. А еще земля попадает под ногти. Мне очень хочется почистить их, но нет времени. Совсем.

…Вспышка. Яркая, расчерчивающая небо на две неровных части. Как в мультиках, когда взмахивали руками злые волшебницы. Желтая. Она желтая, эта линия. И мелькнув, она пропадает.

…Удар. Нет, не удар, грохот. Оглушающий, больно-пребольно бьющий по ушам. Когда я вчера уронила кастрюли с сиропом на плитку, было что-то похожее. Только в сто раз тише. Грохот заглушает для меня ее голос. Те пару секунд, что он слышен — раскатистый такой, гулкий, — мы обе остаемся один на один с происходящим. Мы не можем друг другу помочь.

А потом все слишком быстро. Потом, до очередной вспышки, я успеваю залезть почти на самый верх. Я не чувствую ее руки сзади, но не пугаюсь. Она часто от меня отстает… она не любит догонять меня.

Одуванчики, одуванчики, одуванчики… вот-вот… через траву… еще чуть-чуть… земля… да! Я наверху! Я стою на этом холме. Я вижу дом. Я вижу, как из маленькой трубы тоненькой струйкой вьется дымок. Я добежала!

…Слышу крик. Оборачиваюсь сразу же, как слышу. И в тот самый момент оборачиваюсь, когда видна новая вспышка, предвещающая новый грохот. Только ближе. Куда, куда ближе… а потом она падает. Прямо на одуванчики, к пчелам. Прямо на острую траву. Видны только темные волосы. Только по ним я могу ее найти.

…А небо, тем временем, почти оранжевое.

Небо горит…

Мне больно. Мне так больно, что темнеет в глазах. Не знаю, изнутри или снаружи. Не знаю, где больше. Просто больно. И ничего нельзя с этой болью сделать.

Я часто дышу, стараясь успокоить дыхание.

Я часто дышу, прочесывая глазами темную комнату, в которой нахожусь.

Я часто дышу и пытаюсь убедить себя, что сон — просто сон. Что не имею права из-за него впадать в истерику.

Только вот все не так просто. Только нельзя, по единому и собственному приказу, заставить сознание работать в ином режиме.

За окном, до одури пугая меня, все тот же грохот. И меньше секунды осталось до появления вспышки.

Гроза…

Я с надеждой, которую не передать словами, тянусь к другому боку кровати. Я сжимаю там простыни, подушки, я ищу Его… я нахожу.