Уинтер Реншоу - P.S. I Hate You

Он отводит от меня унылый взгляд и смотрит через стол на пустое место напротив. Постукивает пальцами по столу и ерзает на сиденье.

– Майлз, мне очень жаль, – повторяю я. Мне не хватает тонкости в подобных вещах, но я хочу принять на себя полную ответственность за то, что я устроила все это и сделала ему больно. В тот вечер выпивка лилась рекой, мы смеялись, и я думала только о том, что мне нужна быстрая разрядка, а секс есть секс… но в пьяном угаре я не остановилась, чтобы подумать о том, что у нас с Майлзом может быть разное отношение к этому.

Он складывает меню и отодвигает на другой край стола, тяжело вздыхая.

– Верно. Я и в первый раз тебя услышал.

– Может быть, поговорим об этом как-нибудь потом? – спрашиваю я, оглядываясь на человека за соседним столиком – тот уже с минуту пытается привлечь мое внимание. – Когда я не буду на работе.

Майлз плотно сжимает губы.

– Звучит совершенно бессмысленно. – Встав с места, он останавливается напротив меня, запах его дорогого одеколона наполняет мое личное пространство. – Видимо, до встречи.

Он уходит.

Я чувствую себя полным дерьмом.

Мысленно отмахнувшись от всего этого, я подхожу к соседнему столику, наливаю мужчине еще порцию кофе, потом возвращаюсь в раздаточную.

– Что это было? – спрашивает Рейчел, наливая в стакан апельсинового сока. – Почему он ушел?

Сделав глубокий вдох, я смотрю на часы.

– Он уже некоторое время как запал на меня. Несколько недель назад мы переспали, а потом я стала динамить его.

Ее алые губы складываются в кривую улыбку.

– Ты ужасно плохая девушка.

– Я не плохая, я жестокая.

– Не-а. Ты не жестокая, ты просто слишком сурово к себе относишься. Мужчины постоянно делают такие подлянки. А мы, сделав что-то подобное однажды, потом по нескольку месяцев грызем себя, – говорит она. – Брось это, солнышко. Он это переживет, как все они. И давай не сбрасывать со счета то, что ты динамила его, а ему хватило духу явиться к тебе на работу, чтобы получить твое внимание. С ним что-то не так, поэтому не ешь себя с хвоста, ладно? Ты не смогла идеально справиться с этой ситуацией, но и он не справился тоже. Понимаешь? Вы квиты.

Вздохнув, я отвечаю:

– Я люблю тебя, Рейч.

– Я тоже тебя люблю, Риц. – Она коротко обнимает меня за плечи, потом берет поднос с апельсиновым соком и направляется к седьмому столику.

Остаток утра смазывается в единое пятно, и это даже неплохо. Мы переживаем обычный «час пик» в восемь утра, потом подъезжает туристический автобус, полный пенсионеров, которые прибыли из самого Рено, чтобы отведать наших знаменитых блинчиков с корицей.

Ближе к вечеру я возвращаюсь домой с ноющими ногами и непрекращающейся зевотой. Я уже собираюсь провести остаток дня на диване в виде овоща, когда Мелроуз пишет мне и просит выгулять Мерфи.

Я стягиваю с себя одеяло с узором в виде зебровой шкуры, сползаю с дивана и зову самого балованного в мире мопса, одновременно снимая с крючка возле двери его поводок. Раздается перестук когтей по плитке и звяканье жетонов на ошейнике, а секунду спустя песик пытается запрыгнуть мне на руки. Я прицепляю поводок к его ошейнику и направляюсь наружу. Выйдя за ворота, я оказываюсь возле почтового ящика.

Я сую руку внутрь и достаю небольшую стопку спама, счета и последний номер «Vogue» – его выписывает Мелроуз.

Мерфи мочится на ствол ближайшей пальмы.

Жизнь продолжается.

Сегодня я едва не погиб. Конечно, этот риск всегда присутствует здесь, в стране авианалетов, наземных мин и взрывников-смертников, но это было другое. Сегодня были ранены четырнадцать моих человек. У меня на глазах.

Но один из нас, рядовой Натаниэль Янссон, заплатил окончательную цену.

Войне плевать, сколько тебе лет и насколько ты отважен. Войне плевать, насколько упорно ты работаешь и насколько сильно любишь свою родину. Войне плевать, ждет ли тебя дома женщина и сколько месяцев осталось до рождения твоего первого ребенка.

Это мог быть любой из нас, но сегодня это был Янссон.

Хотя он был молод и зелен, он должен был стать одним из лучших. Я знал это. Я видел это в нем. Может быть, он и был новичком, но в его глазах горели огонь и решимость, каких я никогда прежде не видел. А теперь от него останется лишь ребенок, который только из вторых рук сможет услышать рассказ о том, каким отважным героем был его отец.

В ушах у меня все еще звенит, и нет времени сидеть и обдумывать случившееся. Не прошло и половины суток после нашего возвращения с сирийской границы, как наша база оказалась в осаде. Вспышки света и последовавшие затем оглушительные взрывы и крики в ночи будут преследовать меня в кошмарах до конца жизни, но помимо этого со мной случилось нечто странное.

Посреди всего этого хаоса, в те мгновения, когда я не был сосредоточен лишь на том, чтобы просто выжить, я ловил себя на том, что думаю о ней.

О Марице.

Подобная близость к смерти что-то делает с человеком, заставляет его заново оценить свои приоритеты и то, чего он действительно хочет от жизни. Она вынуждает его задаться вопросом: действительно ли жизнь, которую он ведет, имеет хоть какое-то значение? Или он просто дрейфует по течению, веря, как последний дурак, в собственную ложь – в то, что он счастлив в одиночестве, в то, что никто другой никогда не будет ему нужен дольше, чем на одну пьяную ночь в номере отеля?

Но я покончил с ложью самому себе.

Я хочу, чтобы в моей жизни было значение.

Я хочу, чтобы в моей жизни была она.

Я хочу узнать ее – по-настоящему узнать. Я хочу сделать так, чтобы она улыбалась. Я хочу чувствовать клубничный вкус ее губ и убирать пряди волос, упавшие ей на лицо. Я хочу вместе с ней ходить на дурацкие туристические экскурсии, делать то, чего ни за что на свете не сделал бы ни с кем другим. Я хочу показать ей еще больше созвездий. Я хочу сводить ее еще на один концерт «Panoramic Sunrise», потому что, черт побери, она заслуживает этого.

Я хочу, чтобы она ждала меня, расширяла мои горизонты, делала раздражающе милые вещи и говорила, что скучает по мне.

И я не хочу, чтобы она спала с кем-то еще.

Засовывая то, что осталось от моих вещей, в армейскую походную сумку, я нашел смятый обрывок бумаги – какой-то старый рапорт, обгоревший по краям. Я достал из ящика стола ручку. Нацарапав записку, я сложил листок вчетверо и сунул в карман.

При первом же шансе я отправлю его.

– Капрал, нам нужно идти.

Я поднимаю взгляд и вижу в дверях лейтенанта Питерса, бледного, словно призрак. Знакомый тошнотворный звук, с которым бомбардировщики прорывают звуковой барьер, грохочет в небесах над нами, сотрясая каждую кость, каждую мысль.

К вящему разочарованию моей матери, я не религиозный человек, но я выкраиваю пару секунд, чтобы дать обет Богу. Пусть я вернусь домой живым, и тогда, клянусь, я расскажу Марице о своих чувствах. Я буду тем мужчиной, которого она заслуживает, которым я должен быть. Я изменюсь. К лучшему. Навсегда.