Ульяна Соболева - Петля [СИ]

— Мне скучно, и я никуда не пойду. Я буду для вас петь.

Отпив шампанское, я села на стол и затянула рождественскую песенку "Сhristmаs Wrаррing". Наполнила бокал одного из австрийцев шампанским и залезла на стол уже с ногами.

— Александра, — рычанием, а я ему подмигнула и налила шампанского еще одному из гостей Воронова.

— Улыбайся, Воронов, они подумают, что так и надо. Видишь, какие довольные, оживились. Я ж говорила, что с тобой скучно всем.

Я продолжила петь, пританцовывая на столе и глядя на похотливый блеск в глазах гостей, на то, как они смотрят на мои ноги, а потом на Воронова, который явно готов меня расчленить прямо на этом столе, как рождественскую индейку. От мысли об этом стало жарко… мне невыносимо захотелось, чтобы мы с ним были здесь одни, и я бы танцевала только для него на этом столе.

Я подползла прямо к нему и потянула за галстук к себе, напевая припев и отпивая шампанское у него перед носом. Он схватил за запястье и сильно сжал.

— Или ты немедленно прекратишь это цирк, или…

— Или что? Придушишь меня при них? Улыбайся… Тебе идет, Воронов. Когда еще ты будешь улыбаться. У тебя есть персональный клоун.

— Идиотка.

— Наверное.

— Чтоб через секунду тебя здесь не было, я сказал. Они вообще тебя приняли за шлюху по вызову.

— Может, не станем их разочаровывать?

— Вон пошла. Сейчас, — очень спокойно и не повышая голос ни на тон.

Я выдернула руку, поднялась в полный рост и прошлась по столу, виляя бедрами, спрыгнула на пол, послала гостям воздушный поцелуй и ушла к себе в комнату.

Он зашел сразу после меня и захлопнул за собой дверь, а потом, схватив за горло, впечатал в стену, чуть приподнимая вверх.

— Никогда больше не делай так. Никогда не смей нарушать МОИ правила, Лекса. И запомни, ты жива только потому, что мне это надо, но я в любой момент могу передумать и отправить твоему папочке твое тело в цинковом гробу. Ясно?

Я смотрела на его бледное лицо, цепляясь за запястье и чувствуя, как становится тяжело дышать. Он в ярости и все равно говорит очень тихо и спокойно, а мне кажется, что вот это спокойствие хуже крика, хуже злости… оно режет меня на куски.

— Я спросил — ясно?

— Нет, — нагло и хрипло, с вызовом.

Несколько секунд смотрел мне в глаза, а потом разжал пальцы и вышел из комнаты, хлопнувв дверью так, что у меня в ушах зазвенело.

Когда его шаги стихли я разревелась, размазывая тушь по щекам… швырнула бокал на пол, бросилась на диван, обхватив себя руками и прислушиваясь к тому, как он уходит вместе со своими гостями и снова становится омерзительно тихо.

Ненавижу равнодушного, холодного ублюдка. Ненавижу выражение его лица, ненавижу его спокойствие, ненавижу в нем все. Хладнокровное, бесчувственное чудовище. Пусть уже скорее вернет меня обратно, чтоб не видеть его и не слышать никогда больше. Ненавижу-у-у-у. Как же я его ненавижу.

Я уснула на этом диване и проснулась глубокой ночью все от той же ненавистной тишины. Встала, поправляя чуть смятое платье, и вышла из своей комнаты. Щелкнула выключателем — комнату с роялем залил мягкий свет. Как давно я не играла… закрыла глаза… Сцена… Крики фанатов, поднятые вверх руки… Адреналин и бешеное сердцебиение.

"Лекса-а-а. Лекса… давай… Порви нас всех. Лекса-а-а-а. Да-а-а-а-а. Мы тебя любим"

Подошла к роялю и приоткрыла крышку. Провела пальцем по клавишам.

Когда я писала музыку… я всегда садилась за синтезатор… потом уже ноты для гитары… Самые первые аккорды всегда рождались на клавишах. Черная… Белая… Черная… Белая… Черная… Черная… Черная.

Палец сам двигался по гладкой поверхности, извлекая звук. Я его не слышала… точнее, он вибрировал внутри меня. Где-то очень и очень глубоко.

Вместе с тоской. Села на круглый стул и взяла первый аккорд, снова закрыв глаза.

Зима… ветер. Он завывает между деревьями, и я иду босая по снегу, оставляя кровавые следы. Иду вперед… меня что-то манит зовет, и я не замечаю, что там, под белоснежной коркой, торчат лезвия бритвы. Я режу ноги в кровь и все равно иду. Два аккорда… Черное и Белое… На мне вот это черное платье, и я иду по белому снегу… а там, вдалеке, меня зовет он… за огненной стеной… Еще аккорд… пальцы порхают быстрее.

Я не чувствую боли, потому что ОН зовет меня… хочет мою агонию и уверен, что буду идти за ним, и я желаю смерти, потому что он ее хочет, я дам ему все что попросит… Босые ноги касаются огня, алые языки сжигают плоть, а он там, за этой стеной, и я тяну к нему горящие руки… он улыбается мне, видя как я умираю… Белая клавиша… Черная… Черная… последний аккорд.

Позади меня кто-то стоит. Я все еще с закрытыми глазами, а перед ними ноты… они впечатываются в мои мозги, разъедают их, как клеймо, словно память съедает картинку, которую я видела, когда играла свою новую песню, которую еще никто не слышал… Возможно, и не услышит. У нее еще нет слов… но они будут. Кровавые и болезненные, они порежут меня, как острые бритвы под снегом.

— Впервые слышу эту музыку.

Вздрогнула и открыла глаза, хотела захлопнуть крышку рояля, но сильные пальцы Андрея удержали. Я увидела, как сверкнуло обручальное кольцо на безымянном. Стоит позади меня, очень близко, я улавливаю слабый запах коньяка, табака и его тела. Хочется испытывать яростную обиду за унижение, за едкие слова… за ненависть, обрушенную на меня камнепадом… и не могу. Внутри нарастает смятение, оно поднимается медленно, волнами.

— Сыграй еще раз… Завораживает.

Я судорожно сглотнула, но ничего не ответила. Его голос. Очень тихий… интонация… она иная. Как же все это действует на меня, словно оттенки эмоций зависят от этого низкого тембра, от него слегка кружится голова.

— Я давно не слушал музыку. Очень давно. Именно звуки рояля. Сыграй для меня, Александра.

Не знаю, почему, но я нажала на клавишу, словно жалобный стон, зазвенел под пальцами, и его рука перед глазами, все еще придерживает крышку. Слишком близко. Не вижу, но чувствую, сейчас это острее, чем видеть… знать, что он настолько рядом.

Неуверенно, медленно опять беру аккорды и смотрю на его запястье под белоснежным манжетом рубашки, на дорогую запонку, часы. Продолжаю играть. Обычный мотив начинает обрастать отдельными интонациями, минорными… громкими и тихими… яростными и нежными.

Прикоснулся к моему плечу, и в горле пересохло, сердце забилось быстрее, а дыхание стало едва слышным… словно я боялась вздохнуть, завибрировал каждый нерв. Прикосновения обжигали, а когда подушечки пальцев коснулись голой кожи на шее я замерла.

— Играй, — шепот обжег, и я перестала дышать, медленно набирая темп аккордов. Он касался там, где остались следы от его пальцев. Словно проверяя, причиняют ли боль… Да… больно… но не физически, больно внутри, потому что эта странная, дикая ласка разорвала меня изнутри на мелкие кусочки.