Дэвид Левитан - Бесконечный плей-лист Ника и Норы

В конце концов она уснула, но я держал телефон у уха, и меня убаюкивало ее дыхание, звучащее как будто издалека. И да, я чувствовал себя как дома. Как будто все в точности на своих местах.

– Сейчас мне этого совершенно не нужно, – отвечает Нора. Но не переключает волну.

– Ты когда-нибудь задумывалась об их названии? – спрашиваю я, просто чтобы поддержать разговор. – То есть от чего они?

– О чем ты?

– «The Cure». Переводится как лекарство. Но от чего это лекарство? От счастья?

– И это спрашивает басист группы «Отбитые»?

И я не могу не подумать: «Ух ты, она знает, как мы называемся».

– Дэв подумывает сменить название на «Раздолбаи».

– Может, еще короче? «Долбай»?

– «Дружелюбно долбай»?

– «Чей же это раздолбай»?

– Почему он такой долбаный раздолбай?

Я смотрю на нее.

– Это название группы или утверждение?

– Он не имел права так поступать. Ни малейшего.

Мы снова погружаемся в молчание. И прямо в эту тишину я вбрасываю вопрос.

– Так кто это был?

– Бывший, – отвечает она, немного откинувшись на сиденье. – Тот самый бывший, полагаю.

– Как Трис, – сочувственно говорю я.

Она выпрямляется и с неподдельной злобой смотрит на меня.

– Нет. Совсем не как Трис. Это было по-настоящему.

Я замолкаю на секунду, слушая, как на фоне играет саундтрек к расставанию.

– Это было грубо, – произношу я. – Ты понятия не имеешь.

– И ты тоже. Так что забей. Предполагается, что мы просто хорошо проведем время.

Я принимаю последнюю фразу за извинение. В основном потому, что я хочу, чтобы так оно и было.

Теперь я поворачиваю на Нижний Ист-Сайд, на улицы с названиями, а не просто номерами. Ночь здесь еще только начинается, разномастные хипстеры дымят сигаретами, блуждая по тротуарам. Я паркуюсь на теневой стороне Ладлоу и веду Нору назад по улице, пока мы не оказываемся у розовой двери.

– «Камера обскура»? – спрашивает Нора.

Я киваю.

– Ведите монашек, – говорит она.

Не знаю, должен я постучаться или просто открыть дверь. Ответ появляется в образе крепко сложенного вышибалы, одетого как кролик с эмблемы журнала Playboy.

– Возраст? – спрашивает он.

Я достаю удостоверение своего двоюродного брата из Иллинойса – однажды я выиграл его в упорном состязании в «Xbox».

Нора хлопает по карманам. Без толку.

И как раз когда я думаю: «Вот, черт», – она это произносит.

О черт. ЧЕРТ, ЧЕРТ, ЧЕРТ, ЧЕРТ, ЧЕЕЕЕЕЕРТ!!!!!!!!!

Как раз сегодня утром я отправила письмо с отказом от зачисления в Браун. И только сейчас, посреди ночи (или это уже утро, почему вообще время не остановилось, когда я увидела Тэла?), до меня доходит. Кибуц в Южной Африке – ОХРЕНЕТЬ КАКАЯ ОГРОМНАЯ ОШИБКА. Типа НИ ХРЕНА СЕБЕ ТАКАЯ. О чем я вообще думала? Мы же расставались пять раз за последние три года. Почему-то на задворках моего сознания таилась уверенность: 1) либо мы с Тэлом разберемся во всем в следующий раз, а коммуна на другом конце света, вдали от семьи и друзей – как раз подходящее место для этого, 2) либо мы снова не сможем разобраться в наших отношениях, но я стану самым, блин, лучшим работником, какого видел этот кибуц; и в качестве бонуса Тэл сдохнет от зависти, когда я безумно влюблюсь в какого-нибудь прекрасного сёрфера из Кейптауна. Тогда я оставлю Тэла пропалывать грядки, а сама выпишусь из кибуца и отправлюсь путешествовать по миру со своим новым возлюбленным-сёрфером, которого будут звать как-нибудь красиво, типа Ндгиджо.

Вот только этого никогда со мной не случится. Как могла девочка, которую все считают умной, впутаться в такую ситуацию накануне вступления во взрослую жизнь – лишить себя всякого будущего? В эти последние несколько недель я скучала по Тэлу так сильно, будто оплакивала его как Злого Бывшего. Я цеплялась за надежду удивить его, без предупреждения явившись в Южную Африку, но когда он оказался ПРЯМО ПЕРЕДО МНОЙ в Манхэттене, что я сделала? Оцепенела. Все мои фантазии о примирении внезапно рассеялись, как только я вспомнила, что всегда была недостаточно хороша для него – недостаточно еврейка, недостаточно политизированная, недостаточно общественно активная. Тэл, конечно, не лживая потаскуха вроде Трис – но кого я обманываю? Он был, как любила напоминать Кэролайн, «двинутым на контроле уродом». Так что прямо сейчас, в этом гребаном «юго», рядом с бедняжкой, с которым я поцеловалась в первые секунды знакомства, на меня наконец снизошло просветление, которого мама, папа и Кэролайн ждали от меня с тех пор, как мне исполнилось пятнадцать: ХВАТИТ! Кэролайн все это время была права. Лучше, если наши с Тэлом жизненные пути разойдутся.

Вот черт. Я что, только что сказала это вслух? Я пытаюсь сосредоточиться на Нике, но вместо этого в моих мыслях на реверсе проигрываются слова Тэла: «Она болтает о хорошей игре, но когда вы выйдете на поле, ты поймешь, что за этими словами нет ни хрена».

Оловянная Женщина! Блин, Тэл назвал меня Оловянной Женщиной! Я отдала ему девственность и юность – и это все, что он может обо мне сказать? По крайней мере, я должна быть благодарна, что, раз Тэл свалил из Южной Африки обратно в Манхэттен, никого не предупредив, он, наверное, еще не получил мое письмо; я отправила его совсем недавно. Я была настолько одержима своими чувствами, что отправила письмо долбаной международной почтой, хотя могла просто послать по электронной. Я нарисовала на конверте улыбающиеся рожицы! Боже, пусть меня лучше сейчас стошнит.

Нора, что ж ты такая тормозная, а? В один момент, на прошлых выходных, посреди ночи я придерживала Кэролайн волосы, пока та блевала в туалете, и почувствовала одиночество и потерянность – свои, а не Кэролайн; под дверью туалета толпилась целая армия ее поклонников, ожидая, пока она немного протрезвеет. И я позволила победить темной стороне своего сознания, которая цеплялась за Тэла. Той же ночью, пока Кэролайн отсыпалась в широкой двуспальной кровати, которая еще со времен детского сада стоит в моей комнате специально для нее, я написала Тэлу. Может, все дело было в кофеине, который я поглотила, прожигая ту ночь с Кэролайн, или в пропитанном запахом травы воздухе рэгги-клуба? Возможно, пассивное курение – опаснее, чем затянуться травкой, по крайней мере, оно плохо сказалось на моей способности отличить вызванную одиночеством тягу к Злобному Бывшему от реального стремления возобновить с ним отношения.

Надеюсь, Тэл никогда не узнает, что Оловянная Женщина едва не согласилась на компромисс. Я так и не сказала прямо, что хочу снова быть с ним. Но я сказала, что не прочь рассмотреть такую возможность. Я согласилась, что могу стать вегетарианкой. Стать настоящей еврейкой. Я чуть не стала кошерной на хрен вегетарианкой! Я могла бы научиться заботиться об охране морских выдр и пить кофе, произведенный этичными способами. Поверить, что Тэл и его братья в Тель-Авиве действительно талантливы и станут следующей крутой группой – более зрелой, пронизанной панком, произраильской, анти на хрен европейской политизированной версией Hanson. Я бы, по крайней мере, рассмотрела в качестве допустимой перспективу жить в Тель-Авиве вместе с его жалкой, психованной, повернутой на контроле матерью, когда у Тэла в следующем году начнется его обязательная служба в армии, и (о боже, ладно) она могла бы научить меня готовить его любимые блюда, развешивать простыни на веревке для просушки на солнце – чтобы всегда были свежие и чистые для Тэла.