Дэвид Левитан - Бесконечный плей-лист Ника и Норы

– Вы должны заплатить!

А мы с Трис такие:

– МЫ ЗНАЕМ!

Она прислоняет голову к витрине с «Fig Newtons», печеньем с финиковой начинкой, и произносит:

– Как-то так все и вышло. Я встретилась с Ником. Я хотела его – и получила. Но он не хотел отпускать меня. И он был таким, блин, отличным парнем. Так что я не могла отпустить его, хотя на горизонте были и другие.

Засунув в рот большой палец, она выковыривает кусочек шоколадного печенья, застрявший между зубами.

– Дошло до того, что он решил, будто у нас есть будущее. Он выбирал колледж, чтобы быть ближе ко мне. Я имею в виду, он был готов отвергать все эти предложения от адски хороших школ, чтобы пойти в «Рутгерс» и быть поближе ко мне, а я думала, это невозможно, этого просто не может быть. Потому что он сказал «Я тебя люблю». А у меня просто не было ответных чувств. И я знаю, что это совершенно отвратительно – произнести такие слова и не услышать ответа, но мне показалось, что настал подходящий момент, чтобы отпустить его на волю, пусть он сможет найти кого-то еще, кто ответит ему взаимностью, потому что кто-то ведь должен ответить ему взаимностью. Я решила, что, если я оттяну этот момент, если дам ему поверить, что он обладает чем-то, чем на самом деле нет, это причинит ему намного больше боли. Так что я решила действовать грубо и напрямик. Я не сказала: «Я тоже тебя люблю». Я сказала: «Все кончено». Мне восемнадцать, я скоро перееду, чтобы продолжать учиться, начну самостоятельную жизнь. Я хочу развлекаться. Мне не нужны обязательства, не нужны слова «я тебя люблю».

Она прерывается, чтобы заглотить очередную порцию «Chips Ahoy». Расправившись с ней, она произносит:

– Я слишком много наговорила или что?

Возможно, Ницше-Трис кое-что и правда понимает. Тэл говорил мне, что любит меня, все повторял и повторял. Но если ты говоришь человеку такие слова, ты потом не начинаешь рассказывать ему, что он недостаточно искусен в постели и должен почитать какую-нибудь книжку по теме, или что лучше иногда использовать темно-красную помаду и надевать обтягивающие юбки, чтобы выглядеть такой же горячей, как лучшая подруга. Если бы Тэл не врал мне, когда повторял, что любит меня, может, сейчас у меня было бы какое-то будущее – у меня, у неудачницы, которая оказалась такой трусихой, что позволила себе поверить в ложные мечты, в ложного бога. Теперь я не уверена, что Тэл вообще мне хоть когда-то нравился, и тем более что я его любила. И кстати, Тэл, я считаю, что у палестинцев должно быть свое государство.

Впервые в жизни я полностью теряю дар речи. Я только что съела тринадцатое печенье «Oreo» за пять минут. Заговорив снова, я замечаю – в висящем за спиной у Трис зеркале, которое отражает весь зал, – что мои губы потемнели от крошек печенья.

– Трис, ты должна объяснить ему почему. Он заслуживает знать. Он не сможет исцелиться, пока не узнает.

Ну вот, значит, Нику не понадобится реабилитационная программа с моим участием. Отлично. Он найдет какую-нибудь девушку, правильную девушку, и станет для нее отличным парнем. Для какой-нибудь счастливицы он станет любовью всей жизни. А я, быть может, потом, когда немного высплюсь после этой совершенно безумной ночи, стану радоваться за него и за будущее, которое его ожидает – нужно только ухватить. Трис просто должна по-настоящему дать ему свободу. Так что я не стану частью его жизни – за исключением этого так называемого свидания. И у меня впереди целая вечность в одиночестве. И это нормально. У фригидных девушек множество способов устроить свою жизнь. Я могу посвятить себя благим делам. Я могу стать представителем гуманитарной миссии ООН (эй, Тэл, иди к черту, козел, я и в ООН верю). У меня за спиной два года католической школы. Я могу стать монашкой, даже если я неверующая. Я смогу научиться делать вид – как Ник делал вид, что я ему нравлюсь. Я буду проповедовать сострадание, и доброту, и необходимость всегда предохраняться в страдающих от голода странах и на выжженных войной территориях. Возможно, я даже стану монашкой, которая целует других монашек, – блин, да я смогу пригласить Бекки Вайнер из летнего лагеря и выяснить, не захочет ли она немного повеселиться. Но я знаю, что через несколько сотен лет, когда Папа Римский постапокалиптической земли будет решать, канонизировать ли меня, он(а) будет иначе смотреть на эти неблагоразумные поступки. Представьте себе, святая Нора страдала от одиночества – такое со всеми случается. А я буду плыть над ними, в своем райско-адском измерении, вероятно, где-то рядом со своим укрытием за полярным кругом, и осознавать, что такой святой я стала именно благодаря этой ночи. Так что я должна благодарить Ника, а не ненавидеть его.

– На тебе его куртка, – говорит Трис. – Мне он никогда не разрешал ее надеть.

Это Трис виновата в том, что моя ночь превратилась в смесь ада и рая, так что, когда она платит за мои «Oreo», меня совершенно не мучает совесть. Я оставляю ее у стойки – она роется в карманах в поисках кошелька. Я готова отправляться домой. Я готова лечь спать одна, проснуться завтра утром и придумать план. Может, стоит даже поговорить с родителями насчет того, что надо бы убедить Кэролайн лечиться. Потому что мы дошли до момента, когда с Трис стало круче и приятнее зависать, чем с Кэролайн, так что у нас явно проблема, которая требует решения.

Я направляюсь к двери и обращаюсь к Трис с последней порцией священной мудрости:

– В следующий раз будь осторожней, потаскушка, – сообщаю я ей.

Она не отвлекается от поисков кошелька, только показывает мне средний палец, украшенный черно-желтым ногтем со стразами в стиле девиц с Джерси.

– Как скажешь, потаскушка, – кричит она мне в ответ.

Мне хватит денег, чтобы взять такси до дома, и пусть водитель только попробует пожаловаться на низкую стоимость проезда до Джерси – пусть катится к черту. Я оглядываю улицу в поисках такси, но вместо этого замечаю Ника – он прислонился к телефонной будке рядом с магазином.

Во мне больше нет ни ненависти, ни унижения, ни сожаления. Я слишком устала для всего этого, слишком измотана и в то же время слишком полна.

Я подхожу к нему и обозначаю крест, ведя рукой от его лба к груди, а затем касаясь ее по обеим сторонам от сердца. Во имя Отца, и Сына, и Святой Норы. Затем я глажу его по щеке – в последний раз, потому что мне нужно это последнее прикосновение, я заслужила его. И говорю ему:

– Теперь ты свободен.

Я иду прочь, засовываю в рот мизинец и указательный палец, чтобы свистнуть проезжающему такси, в полном одиночестве, уже почти что ранним утром, глубоко в недрах большого и страшного Нижнего Манхэттена, но под защитой священного одеяния Сальваторе на моих плечах.

Черт, на мне до сих пор его куртка.