Дэвид Левитан - Бесконечный плей-лист Ника и Норы

– СТОЙ! – ору я водителю, перекрикивая музыку. Я уже там, где мне самое место.

Водитель так резко ударяет по тормозам, что из меня печеньки сыпятся – буквально. Толчок – и мой пакет с Oreo летит на пол. Такси останавливается, король казахских спортивных постеров поворачивается ко мне и орет, оставаясь по ту сторону прозрачной пластиковой стенки:

– ЧЕГО ВАМ ВООБЩЕ НАДО, ДАМОЧКА? ЧТО С ВАМИ НЕ ТАК?

Тэл стоит на другой стороне улицы, поторапливая оставшихся посетителей к выходу из клуба – готовится закрыть на ночь заведение своего дяди. Как обычно после шоу, он снял рубашку и прохаживается взад-вперед по тротуару. Я вспоминаю грудь Тэла, все его точеные мускулы, слишком худые, слишком веганские. Я вспоминаю, как касалась груди Ника. Мне нравилось его трогать. Было за что ухватиться. Я снова хочу к нему прикоснуться.

Слушай, водитель, я не знаю, что со мной не так. Но если я обречена на одинокую жизнь, на обет безбрачия, разве нет такого правила, которое обязывает меня как следует погулять напоследок – так, чтобы всем запомниться? Последний раз поискать приключений на свою задницу?

Трижды я начинаю выбираться из машины, чтобы совершить этот последний ритуал. Я протягиваю руку к дверце и пересчитываю деньги в кошельке. И трижды останавливаюсь и остаюсь на сиденье.

– Ну так что? Садитесь или выходите? – спрашивает водитель.

Я слышу, как поверх финальных тактов песни Бритни в моей голове ревет The Clash. «Остаться мне или уйти?» [11] Строки из песни «Should I stay or should I go?». .

Я не могу думать, когда кругом столько голосов! Я огрызаюсь на водителя:

– Остынь, придурок.

Держу пари, Where’s Fluffy прямо сейчас играют песню, которая так и называется – «Lighten Up, Motherfucker» [12] Название песни так и переводится – «Остынь, придурок». . Отвратно, что я это пропускаю. И виноват в этом Ник.

Водитель резко поворачивается лицом ко мне.

– Если вы хотите сидеть тут и думать, куда ехать дальше, мне все равно. Все за ваши деньги.

Он показывает на счетчик, на котором бегут цифры. Время – это сплошное кидалово.

– Но я скажу вам то, что повторяю своим пятерым дочерям, когда они чересчур наглеют. Вы говорите с джентльменом, а не пытаетесь получить роль в «Клане Сопрано». Следите за языком или убирайтесь из машины.

– Ладно, – отвечаю я. – Простите.

Готова поспорить, он действительно хороший отец. Готова поспорить, дочери делают для него любимые блюда казахской кухни и ворчат на него, чтобы он регулярно проверялся на рак простаты.

– Но можно, по крайней мере, переключить станцию?

– Договорились, – отвечает он. На следующей радиостанции играет «I Fall to Pieces» [13] Название песни можно перевести как «Я распадаюсь на части». Пэтси Клайн. Я не могу сдержать слезы. Водитель протягивает мне пачку платков.

– Может, расскажешь, в чем дело?

– Парни – идиоты, – всхлипывая, отвечаю я. Даже если я и правда жуткая стерва с планеты Шизофрения, я стала такой по их вине. – Надеюсь, вы не разрешаете своим пяти дочерям с ними встречаться.

– Стараюсь, – смеется он в ответ. – Стараюсь.

Я прошу водителя выключить фары, пока мы в очередной раз стоим у обочины. Мне нужно подумать, прежде чем я решу, стоит ли снова поговорить с Тэлом, и я не хочу, чтобы Тэл заметил меня в этом такси, прежде чем я приму окончательное решение.

В последний раз я видела Тэла здесь же, в клубе Лу, еще до того, как он уехал в кибуц, и сразу после того, как он вылетел из Колумбийского колледжа. После представления мы зашли в задний коридор, в клубе было темно и пустынно, пахло пивом, мочой и сигаретами, пол был усыпан бутылками, стаканчиками и футболками, сконцентрированной и растраченной энергией ночного мошпита. Тэл нависал надо мной – слишком высокий, почти метр девяносто. Ему пришлось немного присесть, чтобы поцеловать меня в губы. Его поцелуй казался сырым и скользким. Я подозревала, что так и должно быть, но до того момента мне особо не с кем было сравнивать.

– Нора, – шептал Тэл, и это в нем говорила израильская часть его крови, потому что другие затасканные словечки из его словаря – вроде «бэйби» – обычно звучали с американским акцентом. Когда мне было шестнадцать, мне казалось сексуальным, как он произносит «Нора» с еврейским акцентом, это приводило меня в восторг. Но в восемнадцать это звучало уже иначе: слово было уже не призывно-желанным, а шершавым, уродливым, будто он отхаркивал мокроту, приставшую к задней стенке горла.

Однажды два парня подрались из-за Кэролайн около клуба. Думаю, Трис в то время как раз была с Ником, потому что я осталась наедине с Тэлом и мне было ужасно скучно. Дело было вскоре после нашего пятого и, предположительно, последнего расставания, и все, что было мне от него нужно, – чтобы он заткнулся и мы могли перейти к делу. Тэл предпочитал дрочить у себя в комнате, читая еврейскую газету Forward, вместо того чтобы заниматься сексом со мной. Так что, наверное, ему показалось, будто он грезит наяву: он увидел меня, готовую ему отдаться просто так, не требуя ничего взамен. Он с удовлетворением позволил этому произойти без необходимости со мной разговаривать или меня ласкать.

Тогда все внутри меня словно омертвело, у меня сводило пальцы от напряжения. Тэл не стал протестовать, когда я вышла из коридора и направилась в кабинет Лу. Он знал, куда я иду. Он наслаждался ожиданием кульминации. В кабинете Лу я внезапно увидела флакон Jergens. Я собиралась завершить начатое, но на мгновение выпала из потока событий, и это заставило меня передумать. Я предполагала, что всегда буду блюсти здоровый образ жизни, потому что не пью, не курю и не принимаю наркотики. Но ведь все это совершенно не имеет никакого смысла по сравнению с тем, как безнадежно я пала, унизившись перед Тэлом. Он – жутковатый тип, я ему даже не нравлюсь. Я задумалась – дело все-таки в том, что я фригидная, или в том, что между нами просто нет никакой химии?

Я поставила Jergens обратно на стол и тихонько вышла из кабинета через заднюю дверь. С тех пор я не видела и не слышала Тэла – до сегодняшней ночи. « Она болтает о хорошей игре, но когда вы выйдете на поле, ты поймешь, что за этими словами ничего нет». Может, мне не следовало так уж злиться, как Тэл охарактеризовал меня в присутствии Ника. Я же и правда обломала его в самый интересный момент.

Мне интересно, как так получилось, что Тэл снова вернулся в мой мир, но выйти из этой машины, чтобы спросить у Тэла: «Зачем ты вернулся в Манхэттен?» – возможно, еще более глупая трата денег, чем просто сидеть в такси, глядя на счетчик. Зачем вообще приезжают? Словами не объяснить. Это слишком трудный вопрос.

Какова бы ни была причина его возвращения, уверена, что он приехал сюда не ради меня. А если ради меня – значит, он еще глупее, чем я. Как могло так случиться, что два человека, получившие почти максимальный балл за SAT, проявляют так мало сообразительности, когда речь заходит об отношениях друг с другом?