Мария Соареш - Земля любви, земля надежды. Испытание чувств

Мария почувствовала, как потяжелело у неё сердце при мысли об этой, другой. Впервые она поняла, что Камилия для неё — соперница. И волна ярости захлестнула Марию. Она почувствовала, что ненавидит эту женщину, такую цепкую. Как лиана она обвилась вокруг её возлюбленного и не отпускала его. Но в таких случаях берут мачете и рубят сплеча!

— Я не отдам тебе Тони! Не отдам никогда! — проговорила Мария, понимая, что теперь ей уже не ждать покоя, что впереди у неё череда бессонных ночей.

Мария увидела Дженаро, выходившего из двери, и подбежала к нему. Но Дженаро не расцеловал её как обычно, а посмотрел будто издалека, отчуждённо.

— Я иду в нерковь, — сказал он, словно бы извиняясь за холодность.

— Я с вами, можно? — тут же спросила Мария. — Мне тоже есть о чём помолиться.

Дженаро кивнул, и они дошли вместе до храма, куда Мария ходила достаточно часто, надеясь обрести душевный покой.

Она села на скамью, обратила взор к небесам и стала просить Господа помочь ей соединиться с Тони.

Дженаро молился не менее горячо, прося простить его прегрешение, потому, что он снова не устоял перед Малу, и снова оказался в её постели. Ему было очень стыдно. Всякий раз, когда такое случалось, он просил прощения у своей покойной жены, а с некоторых пор стал мысленно просить прощения ещё и у Мариузы, которая почему-то всё больше напоминала ему жену. Может быть, своей заботливостью. Может быть, внимательным взглядом, который светлел, когда она на него смотрела.

Покончив с покаянием, Дженаро стал молиться за супружеское счастье Нины и Жозе Мануэла, на чьей свадьбе он скоро должен быть посажёным отцом, и за сохранность семьи своего сына Тони, потому что ему было жаль Камилию. Он успел убедиться в её бесконечной преданности Тони и желал ему такой преданной и надёжной жены. Помолился он и за Марию, чтобы она, переболев любовью к Тони и утолив страсть, нашла своё счастье, и не отнимала его у бедняжки Камилии.

Молились оба: и Мария, и Дженаро, молились каждый о своём, и кто знает, чьи молитвы были горячее и праведнее!

Однако после молитвы у обоих на душе стало легче, и, возвращаясь домой, они мирно беседовали о предстоящей свадьбе Жозе Мануэла.

— Ты приглашена? — спросил Дженаро, мысленно желая, чтобы Мария ответила: да, но, разумеется, я не пойду.

Мария же ответила:

— Конечно, и пойду обязательно. Я долго колебалась, но Маркус меня уговорил. Он обещал бьггь моим кавалером.

Дженаро покрутил головой: ох, уж этот Маркус, где ни появится, там обязательно смута.

Он вспомнил, что давно не видел Маркуса в борделе, что Жустини стала как неживая. «Они, видимо, поссорились, — сообразил Дженаро. — Жаль Жустини, она очень хорошая женщина».

— А ты не думаешь, что тебе как—то нужно устроить свою жизнь? — спросил он вдруг Марию. — Не век же тебе жить с малышом у чужих людей. Почему бы тебе не купить себе в городе квартиру или домик, а может быть, небольшое имение?

— Никуда уезжать я не собираюсь. Я хочу, чтобы Тони привык к нашему сыночку, — откликнулась Мария. — И вообще, нужно посоветоваться с Тони, узнать, в каком районе он хочет поселиться.

Мария считала Дженаро своим союзником, не сомневалась, что он тоже ждёт, не дождётся, когда они соединятся с его сыном. Ведь тогда и он будет жить в кругу семьи любимым отцом, свёкром, дедушкой.

А Дженаро прикусил язык, с которого едва не сорвалось: «Да при чём тут Тони?!»

Но вовремя опомнился, лишний раз, убедившись, что все помыслы Марии связаны с его сыном.

«А ей лучше бы заняться своим сыном», — со вздохом подумал он, но вслух ничего не сказал.

Мариуза позвала их ужинать, и они сели за стол втроём. Молодёжь, проживавшая в пансионе, разбредалась по вечерам, и Мариуза наслаждалась покоем. Маленького Мартинью няня кормила в комнате наверху. После ужина Мария поднялась туда, чтобы уложить сыночка, а Мариуза, смущаясь, вдруг сказала Дженаро:

— Мне бы хотелось показать вам платье, которое я выбрала для свадьбы. А вдруг оно вам не понравится?

При этих словах она порозовела, словно сама была невестой.

Дженаро учтиво поклонился.

— Буду польщён, — сказал он.

— Тогда подождите меня, — попросила Мариуза и исчезла.

Когда она появилась — нарядная и смущённая — в шёлковом платье, поправляя кружева, Дженаро встал и поцеловал ей руку.

— Боюсь, что вы затмите невесту, — очень серьёзно сказал он.

Щёки Мариузы запылали.

На площади перед церковью понемногу собирался народ. До венчания ещё оставалось с полчаса, а то и больше. В убранную цветами церковь никто не входил. Ждали жениха и невесту. Дженаро, который пришёл на площадь под руку с Мариузой, был охвачен невольным волнением. Только в Чивите были когда-то такие многолюдные празднества. Сердце его сжалось воспоминаниями о родной Италии, где он когда-то был счастлив. Как там его дом, как там родная могила?.. Печалила его и судьба сына, которая могла бы сложиться совсем по-иному, если бы не жестокость отца Марии, богача Джулиано. Он и сам был жесток с Тони. И теперь сожалел об этом.

Но сердце его оттаивало, когда он смотрел на счастливое лицо Мариузы и улыбающиеся, полные приятного ожидания лица гостей. Их радостное возбуждение постепенно передавалось и ему, и он тоже начинал надеяться на лучшее.

Первым приехал жених, вышел из коляски и подал руку осанистой женщине, помогая ей выйти. Дженаро с Мариузой подошли к ним, чтобы познакомиться с матерью жениха.

Антония была приятно удивлена благородным видом посажёного отца невесты. Узнав, что Дженаро — её родной дядя и вдобавок музыкант-виртуоз, она расположилась к нему ещё больше. Оказалось, что семья невесты совсем не так безнадёжна, как ей почудилось поначалу. Да и принаряженная толпа гостей выглядела куда привлекательнее, чем накануне, когда Антония видела этих людей озабоченными и будничными.

Дженаро выразил восхищение прозорливостью сеньоры Антонии.

— Вы могли бы противиться браку своего сына, — сказал он, — но вы с мудростью, свойственной женскому сердцу, благословили его, и поэтому можете надеяться на благие плоды — счастье детей и внуков.

Витиеватая речь итальянца понравилась Антонии, пришлись по сердцу и похвалы, тем более, тем менее были заслужены. Антония и в самом деле почувствовала себя мудрой устроительницей всеобщего счастья, и в качестве таковой стала излучать доброжелательность и благоволение.

Жозе Мануэл высматривал Нину. Его нетерпеливому сердцу минута казалась часом, ему мерещилось, что Нина уже опаздывает! Уже опоздала! Никогда не придёт! Он был в отчаянии. «Она поняла, что не сможет ужиться с моей матерью, — с ужасом думал он. — И решила не выходить за меня замуж!»