Хизер Берч - Сад надежды [litres]

Она нерешительно приблизилась к оставшейся ветке и прикоснулась пальцами к листьям. Некоторые из них свернулись от жара и стали ломкими, как в конце осени, когда последняя листва отрывается от ветвей и укрывает землю ковром, подготавливая к зиме. Другие сохранили гибкость, и в душе Эллен затеплилась надежда, что дерево может возродиться.

Увы, чудес не бывает. И все же хотелось верить, что надежда есть, пока осталась хоть одна веточка. Шелест, так похожий на одинокий жалобный голос, разрывал ей сердце.

– Я…

«Я не хотела», – пыталась выдавить из себя Эллен, но слова застряли в горле. «Я не хотела этого. Я виновата». Она не могла понять, было ли в дереве что-то магическое или мистическое, зато поняла другое: чувство потери жило в ней до сих пор, запрятанное глубоко внутри, а теперь, вместе со скопившимися за жизнь горестями, хлынуло наружу.

Пронзила боль, которую она должна была ощутить, узнав о смерти матери. Впрочем, фактически Эллен потеряла обоих родителей задолго до того. В некотором роде их у нее отобрала Чарити. С рождением дочери все изменилось. И Эллен возложила вину на вопящую, постоянно требующую заботы малышку. Как будто ребенок сам принимает решение родиться на свет, принести радость бабушке с дедушкой, стать центром внимания! Каждый год она ожидала, что родители постараются добиться опеки над внучкой и полностью отстранят дочь. Даже не раз сама подумывала отдать им Чарити, но сознавала: хотя они обрадуются, что внучка будет постоянно жить с ними, она сожжет за собой все мосты и никогда уже не вернет расположение родителей. В душе она хотела быть любимой дочерью. Хотела, чтобы ей гордились.

Ива вновь зашелестела. Или застонала?.. Чувствовало ли дерево объявшее его пламя? Испытывало ли такую же жгучую боль, как человеческая плоть?.. Эллен всхлипнула и подошла ближе в попытке утешить иву. Прикоснулась руками к стволу, погладила его. Ладони тут же покрылись сажей.

– Я не хотела этого! – Рыдания поднялись из самой глубины души и беспрепятственно вырвались на волю.

Эллен прижалась лицом к стволу. Кора оставила на щеке отпечаток.

– Я не хотела этого! – Какое ничтожное, не сравнимое с потерей оправдание! Она оттолкнулась от дерева и в какой-то момент увидела его целиком, от вершины до корней. – Я виновата, виновата!

Если бы признание в грехе помогло исправить содеянное!.. Под давлением изнутри из груди вырвались стоны. Плач по жизни, идущий из самой глубины сердца. По жизни, которую она могла бы прожить совсем иначе, достойнее. Стоны превратились в завывания, гортанные, первобытные, наполненные отвращением к себе. Эллен Мари впервые увидела себя такой, как есть, какой она стала по своему выбору.

Завывания перешли в вопль, долгий и громкий, разрывающий на части ночной воздух. Эллен упала на колени. Под левой ногой оказался корень, пронзила острая боль; завтра появится кровоподтек. Но это не волновало ее, так же как и шрамы, которые оставит расплавленный спандекс. Раньше она считала рубцы на женской коже физическим недостатком, маленьким жутким дефектом. Однако эти шрамы – боевые трофеи. Они будут вечным напоминанием о ночи, которая все изменила. Эллен подняла голову и сделала глубокий вдох. Никаких сомнений не оставалось. Переломный момент близок.

На лицо упали первые капли, хотя облаков на небе не было и ударов грома, которые часто предшествуют ливню, тоже. Дождь смешивался со слезами, и душа освобождалась от мусора, что накопился за долгое время. Очищение шло и снаружи, и изнутри – каждый вдох, каждый вскрик все больше расплавлял железный панцирь, покрывавший ее сердце.

Под плотной завесой дождя было холодно и тепло одновременно. Эллен выплакала все, что могла, и начала смеяться, смеяться как никогда прежде. Радость пузырьками поднималась вверх изнутри – большая, полноценная радость. Пузырьки могли бы просто лопнуть, не дай она им вырваться на волю.

Ее ночная рубашка промокла, бинты размотались. Волосы повисли сосульками, по спине бежали потоки воды.

Наконец дождь стих. Эллен вдохнула свежий соленый воздух и снова рассмеялась, не обращая внимания на потеки косметики на лице.

Она ласково погладила ствол ивы.

– Спасибо тебе. Я все поняла.

Раздался негромкий хруст. Последняя ветка, медленно кружа в воздухе, опустилась на землю. Эллен затаила дыхание, и, хотя разум взывал к раскаянию, она догадалась, что это значит.

Отец каким-то образом знал, что придет день, когда она все поймет. Вот почему он оставил дом и деньги Чарити. Вот почему так мало оставил ей. Он поступил так больше для дочери, чем для внучки. Каким-то образом он понимал, что Эллен станет последней, чью жизнь изменит плакучая ива.

Новая уверенность росла и крепла, слез не осталось. Так и должно быть.

– Я люблю тебя, папа!

Она с любовью подобрала ветку и осторожно отнесла на веранду. Нельзя оставлять ее на сырой земле, пусть лежит на верхней полке, на почетном месте, откуда для нее всегда будет открываться вид на берег и на сад, туда, где ива изменила так много жизней.

Эллен Мари проскользнула через кухню в ванную на первом этаже. Провела полотенцем по лицу и волосам. Включила свет. И в зеркале, сквозь потеки косметики, сквозь морщины, обычные для женщины среднего возраста, увидела красоту.

Эллен затаила дыхание. Дрожащими пальцами коснулась щек. Красоту излучало ее лицо. Красоту, которая идет изнутри. И эта красота неувядаема.

Женщина в зеркале была прекрасна. И совершенно не важно, как она при этом выглядела.

Первые посетители начали являться в Бакстер-хаус в одиннадцать часов утра. Постанывая от боли во всем теле, Чарити доплелась до двери, ожидая увидеть у входа кого-то из разгневанных соседей. Она еще раз повторила про себя, что должна сказать. Ее мама была в дурном расположении духа и воткнула сигарету между ветвей дерева, не осознавая, что может случиться возгорание и ива погибнет. Конечно, непростительный поступок; тем не менее Эллен – ее мама, и Чарити от нее не откажется. Однако когда она распахнула дверь, на пороге обнаружилась миссис Горбен с противоположной стороны улицы. В руках женщина держала блюдо для леденцов, накрытое белой крышкой.

– Угощайтесь, дорогая. Это мясной пудинг. Сочувствую вашей утрате. – Миссис Горбен проскользнула в дом мимо Чарити. – Я только поставлю блюдо на стол.

Может быть, она еще спит? Ей всю ночь мерещились кошмары, жуткие и тягостные.

Раздался очередной стук в дверь. Миссис Горбен между тем не умолкала:

– Я бы сообразила что-нибудь посерьезнее, но пришлось поторопиться. Вы не должны оставаться одна в таких обстоятельствах. – Она похлопала Чарити по руке и направилась к выходу.