Александра Салиева - Чёрная орхидея

На мои плечи ложатся тяжёлые мужские ладони. Маркус сдавливает в согревающих объятиях, прижимая к себе со спины. Я чувствую чужое обжигающее дыхание, касающееся правого виска. Всё внутри меня противно сжимается в желании отодвинуться, возвести дистанцию. Но я стою, не шевелясь, и просто жду ответа.

– Если ты о том, как я отношусь к тому факту, что ты – маленькая лживая дрянь, то да, меня это задевает. Неимоверно бесит даже, если уж на то пошло. Но и я не святой, – спустя небольшую паузу, произносит Грин. – В действительности мне откровенно плевать, кто ты на самом деле и сколько тараканов разведено в твоей милой головке. К тому же, если не ты, значит другая… А другая вряд ли сможет дать мне столько, сколько я могу получить от тебя, и выдержать давление окружающих обстоятельств. Лживая кукла – намного полезнее сломанной, – короткая пауза разбавлена тихой усмешкой. – Если ты права насчёт того, что люди «Oz» не имеют отношения к смерти Анны и тем дебильным посылкам с орхидеями, значит к этому причастен кто-то ещё. И я хочу выяснить – кто именно, ещё до того момента, как в моём окружении снова кто-нибудь умрёт.

Разумно.

– То есть «враг моего врага…» – не договариваю, обозначив известное выражение.

Невольно прижимаюсь к мужчине ближе, спасаясь тем самым от новых резких порывов холодного ветра.

– В конечном счёте у нас с тобой одна цель, так почему нет? – ухмыляется мужчина.

И то верно. Вот только информация о том, что «AlsoppLine» ещё три месяца назад предназначалась той, кто подпишет контракт с Маркусом Грином, сюда совершенно не вписывается. Но это я оставляю при себе. При первом же удобном случае стоит сначала подробнее обсудить произошедшее с бывшим управляющим Харрисом, а уже потом делать окончательные выводы.

– Всё ещё сомневаешься? – по-своему расценивает моё молчание Маркус. – Мой «Glock» до сих пор у тебя. Какие ещё гарантии тебе нужны?

Если бы я знала… Уже битый час стою тут, пытаясь унять непонятное тревожное чувство, переполняющее изнутри странной болью, но никак не выходит.

– Я не сомневаюсь, – отзываюсь, вопреки истинным эмоциям. – Если это поможет вычислить того, кто убил мою сестру, то играем в жениха и невесту дальше.

Наконец, оборачиваюсь, замечая, на удивление, ласковую улыбку на губах брюнета.

– Раз уж ты вспомнила об этом… Элеонора Рэнделл ждёт тебя в поместье. Вы же не закончили приготовления к субботнему торжеству, – снисходительно сообщает он.

Обречённый вздох, сорвавшийся с моих уст – слишком громкий, а вот ответный смех Маркуса – чересчур довольный и весёлый.

– А можно я снова буду безвольной рабыней, которой не нужно принимать никаких решений, особенно если это касается формы салфеток и оттенков орнамента на табличках для посадки гостей? – протягиваю тоскливо, заранее содрогаясь от всего того, что ещё меня ожидает в обществе организатора вечера в честь обручения.

Грин на это отрицательно качает головой.

– Нет уж, цветочек. Это моя месть тебе за все твои проступки, – отвечает предельно серьёзным тоном, при этом едва сдерживаясь, чтобы снова не рассмеяться.

Вот же… Засада.

– А Марсель? – вспоминаю о насущном.

– С Марселем я уже встретился, пока ты тут гуляла. Если к концу года мы наладим производство, то он готов подписать контракт на долгосрочное сотрудничество.

Ни одного нового повода, чтобы задержаться, больше не припоминается.

– Ладно, поместье так поместье, – сдаюсь вынужденно.

Брюнет снова улыбается. На этот раз с толикой сочувствия.

– Но сначала… погуляем ещё немного? – предлагает, демонстративно отступая на шаг назад, и протягивает руку в пригласительном жесте. – Кажется, мы забыли полить одни недавно посаженные ромашки. Завянут же…

– Ромашки определённо нужно поливать вовремя, – киваю в покорном согласии и вкладываю свою ладонь в чужую, позволяя увести себя обратно по направлению к верфи.

И плевать, что те цветы – совсем не ромашки.

Впрочем…

– Нивяник, – запоздало обозначаю вслух название той растительности, которую мы посадили во внутреннем дворе детского дома.

К этому времени мы успеваем добраться до парковки, где оставлен немецкий спорткар медиамагната. Скорее всего, именно поэтому Грин недоумённо приподнимает бровь в ожидании продолжения.

– Те цветы – не ромашки, Маркус, а нивяник, – поясняю, прежде чем сесть на пассажирское сиденье автомобиля. – Хотя, очень похожи, да.

– Да, ты, оказывается, не только привереда, но ещё и принципиально дотошная, – понимающе хмыкает мужчина, как только оказывается за рулём.

Он прикрывает глаза, замерев на пару секунд, а затем заводит двигатель, трогая машину с места.

– Что поделать, если ты настолько неразборчив в выборе окружающих тебя женщин, – отзываюсь как ни в чём не бывало.

А вот внутренне мрачнею. Нет, не потому, каким образом он меня называет. Просто вспоминаю досье на остальных девушек, снимки которых я отправила своему связному. Так ведь и нет никаких вестей по этому поводу.

– Мой ассистент заказывала эти растения, – продолжает былую тему Маркус, выезжая с территории верфи. – Я понятия не имею, как они на самом деле называются, – вздыхает напоказ удручённо. – Да и какая разница, если итог именно тот, на который я рассчитывал?

Почему-то кажется, что речь идёт уже не о цветах…

– И на какой же итог ты рассчитывал? – интересуюсь встречно. – Ну, помимо того, чтобы вроде как порадовать одну маленькую девочку? – дополняю, не сдержавшись.

А стоило бы…

– Помимо той четырёхлетки? – звучит в риторическом ключе, а Грин беззаботно пожимает плечами. – Хотел порадовать ещё одну маленькую девочку.

Невольно усмехаюсь.

– Да? И какую?

Водитель концентрируется исключительно на дороге и не поворачивается в мою сторону, но даже так я могу в полной мере ощутить напряжение, вспыхнувшее в ультрамариновом взоре.

– Ту, которую увидел в твоих глазах, когда ты смотрела на девчушку, так отчаянно и упорно пытающуюся возродить то, что даже уже мертво, – отзывается Маркус спустя небольшую паузу.

Ох ты ж…

– Тебе показалось, – произношу намного резче, чем рассчитываю, и отворачиваюсь.

Представься возможным, я бы и автомобиль покинула.

Слишком неуютно становится…

– Не знала, что ты настолько великодушен и частенько страдаешь благотворительностью, – добавляю, немного погодя.

Просто потому, что не выдерживаю затянувшейся тишины.

– Вряд ли попытка искупить давние грехи может сойти за великодушие и благотворительность. Скорее, наоборот…

Вновь воцарившаяся пауза кажется ещё более тягостной, нежели предыдущая. Но на этот раз нарушать её я не спешу. Обдумываю, с чего бы мужчине вообще говорить подобным образом. Будто бы должен… мне? Анне?