Ульяна Соболева - 1000 не одна ложь

То останавливаясь, то опять набрасываясь, словно взбесившееся, голодное животное, управляя, как тряпичной куклой, пока не выдержал и не закричал сам, пульсируя внутри ее тела, накрыв ртом ее истерзанный рот и выдыхая свой раскаленный вопль ей в горло, выплескиваясь сильными струями семени глубоко внутри с последними толчками… Положил ее на спину и откинулся назад сам, она повернулась к нему спиной, и по большому потному телу ибн Кадира прошла дрожь ядовитого разочарования. Первым порывом было провести ладонью по тонкой спине, развернуть и привлечь к себе, ломая сопротивление, уложить на грудь и втянуть аромат ее волос и пота. Да, ему нравился любой ее запах в любом уголке ее тела. Но вместо этого он сжал пальцы в кулак и опустил руку. Не дотронулся.

Как всегда, именно с ним она ведет себя, как оскверненная. Как будто он ее измазал и вывалял в грязи… И это такая боль, от которой все тело сводит судорогой страданий. А с тем тоже так себя вела? Того манила сама к себе домой, обнимала и целовала. Тому… тому родила. Нет… как бы он не хотел, он не может ее простить. Не может, и все. Каждая мысль о другом мужчине вызывает адовый всплеск дикой ярости и лютой тоски. Он бы понял, если бы она вышла замуж спустя год… да, черт с ним, спустя полгода после его смерти… Но через день, когда прах того, кого похоронили вместо Аднана, еще даже не остыл. Так сильно торопились? Он бы даже простил ей детей, рожденных от другого спустя время… ведь для всех он был мертв. Она могла начать заново жизнь. Это было бы больно, но он бы вытерпел и смирился. Но как… как, кос омммак, простить измену, простить эту наглую и подлую ложь, как простить то, что она была с тем, кто отправил его на смерть… была в то же время, то и с самим Аднаном. Он ведь дал шанс… поверил на долю секунды, что его девочка-зима так же чиста, как снег, который он обожал. Но нет. Этот снег оказался грязнее вонючего болота. Эта бумажка с практически стопроцентным соотношением отцовства Рифата поставила все точки над и. Он отец ее дочери.

И черная ярость растворила в себе любую жалость и попытки заставить себя искать ей оправдания. Нет им обоим никаких оправданий. Оба лжецы, лицемеры и грязные предатели. И оба понесут заслуженную кару за это. И если к ней… к ней он не мог применить всю свою жестокость, не мог ее убить и даже причинить физическую боль, то к этому ублюдку, называвшему Аднана братом, он будет беспощаден. И нет, подонок не умрет быстро и легко. Он будет умирать столько, сколько ибн Кадиру это будет доставлять удовольствие.

Провел по губам языком, все еще ощущая вкус ее оргазмов и слез, и все же схватил за волосы, и насильно уложил к себе на грудь. Сломал сопротивление, придавил обеими руками и втянул раскалившийся ненавистью воздух.

За что? За что он любит эту дрянь так сильно, что готов через презрение и ярость терпеть свою боль и все равно касаться ее волос и тела. Она его проклятие, как и говорила Джабира… но черта с два он будет проклят один. Альшита так же проклята, как и он.

Они так и пролежали до самого утра. Пока ибн Кадир не встал со смятых подушек и покрывал и не начал одеваться, даже не глядя на Альшиту. Когда завязал тесемки шаровар и одернул смятую джалабею, не поворачиваясь к Альшите, бросил:

— Сегодня мы будем в Каире. Прислуживать станешь Зареме и моему сыну. И это честь для тебя. Ни с кем не болтай и останешься с языком, цела и невредима. Никто не посмеет тебя тронуть. Слово ибн Кадира.

Да, он должен был отправить ее к рабам на задний двор, должен был во дворце отца прилюдно наказать за предательство и измену, но… он решил иначе. Решил, что она останется во дворце, рядом с ним. В чистоте, сытости и безопасности. Зарема тронуть не посмеет после того, что было. Забоится. Более того, забоится, что Аднан решит, что это она, и станет сама стеречь русскую служанку, чтоб не впасть в немилость.

Ухмыльнулся зло сам себе. А ведь сегодня он впервые увидит своего сына… и ни разу не подумал об этом, все его мысли занимала только ОНА. Не сын, не возвращение домой, не встреча с отцом и праздничный банкет, не обескураженные физиономии братьев… а эта ведьма, которая причинила ему одну боль.

Возвращаться в этот дворец с заднего входа, с той стороны, куда входят слуги, оказалось для меня намного лучше, чем входить в него по мраморным ступеням вместе с Рамилем. На меня никто не глазел, никто не трогал. Я никого не интересовала. Но где-то там внутри, там, где все еще жила какая-то жалкая надежда, где жила любовь, все еще содрогающаяся в предсмертных судорогах и никак не умирающая, мне было больно.

"— То есть мне не показалось, что белоснежная русская красавица воротит от меня нос? Что такое? Все еще мечтаешь вернуться домой или хотела найти кого-то побогаче?

— Не показалось. Я не хочу быть второй и третьей женой, лучше быть игрушкой и шлюхой, так честнее. Я не хочу, как она… смотреть на твоих новых любовниц и жен, не стану я склонять головы и преклонять колени, ожидая великой царской милости. Я не в таком мире росла. Я росла там, где у мужчины есть только одна женщина, а все остальное считается изменой. И где любовь не покупают за деньги и не принуждают к ней.

И он усмехнулся снова, а глаза посветлели, и в уголках появились забавные морщинки, а потом рассмеялся громко и весело, его настроение изменилось по щелчку пальцев. Как же сильно преображается его лицо, когда он смеется… не устану этому поражаться каждый раз. И смех… когда он искренний — такой заразительный.

— Маленькая ревнивая, Альшита… не хочет делить меня с другими женщинами? В этом вся проблема?

Склонился к моему лицу, а я уперлась руками ему в грудь, пытаясь оттолкнуть.

— Чтобы ревновать, надо любить, — выпалила я, а он рассмеялся еще сильнее и провел ладонью по моей щеке, лаская скулу большим пальцем и всматриваясь мне в глаза своими проклятыми зелеными ядовитыми омутами ада.

— Ревность — это сердце самой любви, Альшита. Нет ревности без любви, а любви без ревности. Они единое целое, — наклонился, преодолевая сопротивление и скользя щекой по моей щеке, вызывая этой нежностью трепет во всем теле, — глупая, маленькая зима. Ничего ты не понимаешь, — шепот щекочет мочку уха, и пальцы, впившиеся в его плечи, ослабевают, и руки невольно тянутся обхватить мощную шею, чтобы привлечь к себе. — Можно соблазнить мужчину, у которого есть жена, можно соблазнить мужчину, у которого есть любовница, но нельзя соблазнить мужчину, у которого есть любимая женщина.

Сердце дрогнуло так болезненно, что показалось, оно ударилось о ребра и разбилось, руки невольно взметнулись вверх и зарылись в короткие густые волосы на его затылке.

— Тоже любишь Омара Хаяма? — и сама невольно потерлась щекой о его щеку. Впервые не колючая, а гладко выбритая, и так умопомрачительно от него пахнет страстью.