Сара Оклер - Снова любить…

– Я была в него влюблена лет с десяти, – признаюсь я.

– Ага, – отвечает Фрэнки. – Это было взаимно. Теперь я понимаю. Знаешь, мы ведь были так близки. Я и предположить не могла, пока не прочитала… Анна, пожалуйста, прости меня.

Я закрываю глаза, пытаясь отогнать воспоминание о том, как Фрэнки держит в руках мой дневник.

– Все в порядке.

– В тот вечер, когда мы вернулись из больницы, – начинает она, – мама и папа остались внизу с твоими родителями, тебя отправили домой, а я зашла в его комнату. До сих пор не знаю зачем. Как будто что-то тянуло меня туда. Все вещи были на своих местах, как он их и оставил. Незастеленная кровать, грязная одежда на полу, футболка, испачканная синей засохшей глазурью, совсем как та, которую ты до сих пор хранишь. Она висела на двери шкафа. Наверное, так там и осталась.

Я улыбаюсь и представляю, как мы с Мэттом после дня рождения одновременно убираем грязные футболки: он в шкаф, а я в пакет – и пытаемся разобраться, что же произошло.

– Помнишь, мы разбирали мой шкаф перед отъездом и ты предлагала мне выбросить такую же? – спрашиваю я. – Мне казалось, ты даже не поняла, откуда она.

– Я и правда ничего не поняла. А потом, увидев фотографию в твоем дневнике, сложила два и два. Так вот, – продолжает свой рассказ Фрэнки, – в день после аварии в комнате по-прежнему пахло Мэттом. Мне хотелось остаться там навсегда, запереться, глубоко дышать и убеждать себя, что он скоро вернется. Я села на кровать, начала перебирать вещи на тумбочке: будильник, полупустой стакан воды, мелочь, книги, которые он читал, и подвеску.

– Серьезно? – удивляюсь я. – Мне казалось, она потерялась где-то в больнице или на месте аварии.

– Нет. Наверное, Мэтт просто забыл ее надеть. И вот в тот вечер что-то меня подтолкнуло ее забрать. Я сжала подвеску в кулаке, легла на кровать и рыдала до тех пор, пока не уснула. А утром очнулась в своей постели, по-прежнему держа подвеску в руке. Я не понимала, зачем вообще ее забрала, не помнила, как дошла до своей комнаты. Через несколько дней мама в трансе бродила по дому и бормотала что-то про подвеску с голубым стеклышком. Хотела положить ее в гроб Мэтта. Я так и не призналась, что забрала подвеску. Спрятала в карман старинного халата, куда мама ни за что не полезла бы, даже во время своих перестановок. Я просто знала, что надо убрать подвеску подальше. Так же, как знала, что надо унести ее из комнаты Мэтта. Мама думала, она потерялась, и мне было очень стыдно, но я понимала: по какой-то причине эту вещь нельзя хоронить вместе с моим братом. Но до сегодняшнего дня не могла понять почему.

– Ты о чем? – спрашиваю я, пытаясь осознать тот факт, что все это время подвеска была у Фрэнки и что на самом деле она знала о нашей с Мэттом маленькой тайне больше, чем казалось.

Подруга отставляет банку с колой и роется в ящике стола, где обычно хранит сигареты.

– О том, что на самом деле, Анна, она принадлежит тебе . И так было всегда. – Она вкладывает что-то в мою ладонь.

Я медленно отвожу взгляд от ее лица и опускаю глаза вниз, на какой-то плоский прохладный предмет. Крошечный, почти неприметный треугольник голубого стекла на кожаном шнурке. В голове, как кадры из фильма, мелькают воспоминания: торт, кухня, голубое стеклышко, первый поцелуй, сообщения, задний двор, второй поцелуй, еще один, еще и еще, звезды, книги, темная кладовка, мороженое, машина, больница… Мои щеки горят огнем. Я жду, что вот-вот мне станет грустно и из глаз брызнут слезы.

Жду.

Жду.

Жду.

Но ничего не происходит.

Я чувствую себя хорошо. Я думаю про Мэтта и про треугольник голубого стекла между его ключиц. В груди что-то сжимается, но я не плачу. Больше нет горечи утраты. Печаль не наваливается на меня, словно неподъемный камень.

Со мной все хорошо.

Я сжимаю подвеску в кулаке и чувствую бесконечный покой. Да, покой. Любовь. Всепрощение. И облегчение. Что-то начинается, заканчивается и зарождается вновь.

– Спасибо, – шепчу я, протягиваю руки и заключаю Фрэнки в объятия. Давно пора.

– Выходит, до двадцати мы так и не дошли? – Она улыбается и утирает слезы.

– Нет, не дошли.

– Что ж, думаю, за Сэма мы накинем тебе пять очков.

Сэм. Я слышу это имя, вспоминаю знакомый запах кожи, и волоски у меня на шее встают дыбом.

– Ты же понимаешь, что я хочу знать все подробности вашего ночного рандеву? – спрашивает Фрэнки.

– Франческа, я поражена до глубины души!

– Ой, да ладно, будто ты не знала, что я спрошу.

– Нет, я поражена тем, что ты использовала слово «рандеву»! И даже произнесла его…

– Эй, ты пытаешься сменить тему! – смеется Фрэнки и смахивает кончиком пальца последнюю слезу. На этот раз у нее совсем другой смех. Она выглядит грустной, даже серьезной, но в то же время искренней, честной, полной надежд. И тогда, ловя блики от браслета с красным стеклышком, такого яркого на ее загорелой коже, я вдруг все понимаю. Никогда не было старой и новой Фрэнки. Перемены были просто другой частью ее личности, да и моей тоже. Еще одной деталью нашей крепкой дружбы, которую я так ценю.

Я прижимаю осколок голубого стекла к губам и улыбаюсь Мэтту, моему лучшему другу, который не просто друг. Я наконец-то могу отпустить это ужасное обещание, которое слишком долго доверяла только своему дневнику. Где-то далеко, на самом дне бесконечного океана, сидит всеми забытая русалка, читает мои письма и безутешно плачет, потому что такой любви она не испытывала ни разу.

Перед поездкой мы с Фрэнки решили, что эти летние каникулы станут самыми лучшими на свете, и договорились соблазнить целых двадцать парней. Впрочем, мы так и не пришли к общему знаменателю: стоит ли включить в список тех ребят из Sweet Caroline’s Creamery, не слишком ли стар Казанова с коктейлями, чтобы считаться «парнем», и был ли тот рокер с татуировками всего лишь попыткой меня позлить? В итоге остались всего два парня, с которыми стоило считаться.

Мэтт и Сэм.

Я закрываю глаза и вижу Сэма, лежащего рядом со мной на покрывале, в ту ночь, когда мы впервые смотрели на звезды. Тогда он научил меня видеть мир по-другому. Я вспоминаю ветерок на коже, музыку и прекрасный океан. А еще я вижу Мэтта, чувствую на губах его поцелуй со вкусом марципановой глазури. Вспоминаю книги, которые он любил читать мне вслух. Его волшебные истории о Калифорнии на обратной стороне открыток – чудесные сказки, которые наконец-то ожили в Занзибар-Бэй.

После поцелуя с Сэмом я боялась, что все воспоминания о Мэтте сотрутся из памяти. Теперь-то я точно знаю: этого не произойдет, и он навсегда останется частью меня. Как и Сэм, живущий за четыре тысячи километров отсюда, со своими смузи и долгими вечерами на пляже. И Фрэнки, волшебная бабочка, которая долгое время блуждала в темноте и наконец-то вернулась домой. И звезды, водящие хоровод вокруг меркнущей луны. И шепот разбивающихся о берег волн. Все это не исчезнет никогда, но превратится во что-то новое. И прекрасное.