Кэрри Лонсдейл - Разбивая волны

Разговаривали мы в больничной палате, где я лежала на койке, подключенная к каким-то медицинским аппаратам и машинам. Несколько электродов были прилеплены даже к моему лбу и груди. Когда я закашлялась, Оуэн налил мне стакан холодной воды, воткнул в него соломинку и поднес к моим губам. Пила я с жадностью – холодная вода облегчала боль и першение в горле.

– Спасибо, – сказала я, напившись, и Оуэн отставил стакан в сторону. – Ты, случайно, не знаешь, долго мне еще тут лежать?

К этому моменту мы провели в больнице уже больше четырех часов.

– Мне сказали – еще часа два, – ответил он. – Может быть, даже меньше, если результаты анализов и тестов будут хорошими. – Оуэн придвинул свой стул поближе к моей кровати, чтобы мне приходилось поменьше напрягать горло.

– У тебя усталое лицо, – сказала я.

– Откровенно говоря, сегодняшний день был едва ли не самым тяжелым в моей жизни, Молли, – признался он.

Я нашла его руку и пожала. Глаза Оуэна все еще были красными от морской воды, подбородок покрывала темная щетина.

– Ну выкладывай, – проговорила я. Я отлично видела – он хочет что-то сказать, но не решается. – Что там у тебя?

Кончиками пальцев Оуэн потер лоб, потом подбородок, глубоко вздохнул.

– Я ужасно испугался, когда увидел тебя там, на берегу, и понял, что ты собираешься броситься в воду, чтобы вытащить эту кретинскую собаку. Но еще больше я испугался, когда увидел, что ты лежишь в кухне на полу и не дышишь! Господи, Молли… – Он слегка откашлялся и наклонил голову. – Да у меня у самого чуть сердце не остановилось! Я… я слишком боюсь тебя потерять. – Голос его дрогнул, и Оуэн поспешно отвернулся.

– Ш-ш-ш!..

«Не надо плакать», – чуть не сказала я ему. Мне было очень хорошо понятно, что он чувствует. Сегодня я и сама едва не потеряла его.

– Оуэн… – Я провела рукой по его волосам. Я очень старалась произнести его имя так, чтобы оно выразило хотя бы часть той огромной любви, которую я к нему испытывала. – Оуэн… Посмотри на меня.

Но он упрямо продолжал глядеть в сторону.

– Я все знаю, Молли… Ты боишься, что можешь причинить мне вред своими… своими способностями. Что под влиянием сильного стресса ты можешь заставить меня сделать что-то, что поставит под угрозу мою жизнь… Двенадцать лет назад ты рассталась со мной, потому что хотела защитить меня. И по этой же самой причине ты хочешь бросить меня снова. Но, Молли, я вовсе не…

– Оуэн… – Я взяла его за подбородок и развернула лицом к себе. – Я люблю тебя.

Он резко вздохнул. Его глаза вспыхнули огнем надежды, и я продолжила:

– …И я никуда не уеду. Я наконец поняла, что мне, как и Кэсси, нужно учиться контролировать свои способности. Мне необходимо управлять ими, пользоваться ими, а не прятать от всех и делать вид, будто я такая же, как все. Теперь я знаю, что мои способности могут служить людям. Я могу делать добро! Сегодня я спасла тебя и свою дочь. Если бы я не послала вам свой мысленный приказ, я могла бы вас потерять, а я… Этого я бы не пережила. Кэсси… – Я сделала маленькую паузу, чтобы дать своему больному горлу хоть немного передохнуть. – Кэсси у меня такая ответственная! Если бы я не заставила ее вернуться, она обязательно полезла бы спасать собаку и, конечно, погибла бы. В общем, можешь не бояться – никуда я отсюда не уеду.

На губах Оуэна медленно расцветала улыбка.

– Не уедешь? Правда?! – Он порывисто вскочил, и я невольно улыбнулась тому, как много эмоций отразило в это мгновение его лицо. Удивление, любовь, надежда… счастье. Оуэн буквально лучился радостью, и частичка этой радости передалась мне.

– Значит, ты остаешься, – произнес он утвердительно и, наклонившись над кроватью, поцеловал меня в губы. – Вот здорово! – Оуэн поцеловал меня снова. – Я тоже люблю тебя, Молли. И всегда любил…

«Как и я!..»

Вечером, когда мы, захватив по дороге Кэсси, вернулись наконец из больницы, бабушкин дом показался нам каким-то нежилым, словно мы отсутствовали не несколько часов, а несколько дней или даже недель. Свет нигде не горел, окна и двери были закрыты и заперты, и даже воздух в прихожей показался мне каким-то застоявшимся. Стоило нам, однако, войти в кухню, как туда же с громким мяуканьем вбежал Фрэнки. Он сразу принялся тереться о мои ноги, а потом уселся у буфета, где хранился сухой кошачий корм, с надеждой поглядывая то на Оуэна, то на меня. Похоже, котенок здорово проголодался, но почему бабушка не покормила его перед сном?

– Тетя Мэри? – позвал Оуэн, бросая на буфетную полку свой бумажник и ключи. – Вы где?!

Ответа не последовало. Только Фрэнки, напуганный шумом, недовольно дернул хвостом.

Мы с Оуэном переглянулись поверх головы Кэсси. Я первая сообразила, что нужно делать. Подхватив с пола котенка, я сунула его дочери в руки.

– На, покорми Фрэнки, а я пока проведаю бабушку. Должно быть, она спит и не слышит, что мы вернулись.

– Давай, Кэсс, я тебе помогу, – поддержал меня Оуэн, открывая дверцу буфета и доставая оттуда пакет с кошачьей едой. – Где его миска?

Пока они занимались котенком, я быстро поднялась наверх и, поминутно вытирая о джинсы вспотевшие ладони, двинулась к бабушкиной спальне. Мне было страшно, но я старалась держать себя в руках. Но вот я уже у двери. Постучаться?.. Нет. Я легонько толкнула дверь кончиками пальцев, и она, скрипнув, отворилась.

– Бабушка? Ты спишь?.. – спросила я шепотом, до боли в глазах вглядываясь в темноту. Плотные занавески были задернуты, но в лучах проникавшего из коридора электрического света я разглядела на кровати худую бабушкину фигуру.

– Бабушка, что с тобой? Тебе плохо? – проговорила я чуть громче, на цыпочках подходя к постели. Половицы поскрипывали у меня под ногами при каждом шаге (что поделать, все-таки дом был очень старый, и никакой ремонт не мог этого изменить!), но бабушка не проснулась. Она даже не пошевелилась! Только сейчас я заметила, как сильно пахло в комнате лекарствами и… болезнью. Знать, что бабушка умирает, видеть ее на кровати такой неподвижной, такой маленькой и жалкой мне было больно, и я едва удержалась от того, чтобы не отдать ей приказ всеми силами бороться с опухолью, которая росла у нее в мозгу. Потом я подумала о том времени, которое я провела с ней, и о тех годах, которые я прожила отдельно от нее, и мне стало еще горше. А еще я подумала том, что бабушке, конечно, тоже хотелось бы своими глазами увидеть все то, что надеялась увидеть я сама.

Наклонившись, я включила лампу на ночном столике. Сухая кожа возле бабушкиных глаз собралась тонкими морщинками, одеяло на груди поднималось и опускалось, но ее дыхание показалось мне не слишком глубоким – не таким, какое бывает у человека, который спит крепким, здоровым сном.