Кэти МакГэрри - А тебе слабо?

– Классный диванчик.

– Да уж, самое время в этом убедиться, – отвечает Скотт.

Он одет в джинсы и футболку «Янкиз». Скотт всё время держится так солидно, что порой я забываю, что ему ещё нет и тридцати. Он слезает с табурета и садится рядом со мной.

– Не хочешь рассказать мне, кто такой Трент?

– Нет.

– Ладно, давай так. Расскажи мне, кто такой Трент.

Скотт ударил этого ублюдка. Я вытираю сонные глаза и подбираю самое простое и короткое определение.

– Это грёбаный ублюдок, отродье дьявола и урод, которому нужно забить в грудь осиновый кол, порезать на куски, а потом сжечь на костре.

– Или проломить ему голову бейсбольной битой?

– Можно и так, – я слабо улыбаюсь.

Скотт так же вяло улыбается в ответ. Я сказала Райану, что останусь. Я провожу пальцем по гладкой ленточке, завязанной на моём запястье.

– Почему ты нас бросил? Ты же бросил не только меня. Ты бросил маму.

– Ты готова обсуждать это спокойно или хочешь устроить очередной скандал?

– Хочу поговорить.

Наверное.

– Когда я уезжал из Гровтона, то собирался сдержать своё слово. Я твёрдо решил вернуться за тобой. Я понимал, что я ещё совсем молод, но я любил тебя как собственную дочь.

И я любила его как отца. Я подтягиваю колени к груди, обхватываю их руками.

– Почему же ты не вернулся?

– Потому что… – он несколько раз пытается заговорить и умолкает, как будто слова застревают у него в горле. – Потому что тогда я бы ни за что не смог вырваться. Я не мог увезти тебя с собой неизвестно куда, а если бы я выбрал тебя, мне пришлось бы забыть о бейсболе. Если бы я остался в Гровтоне, то, конечно же, превратился бы в своего отца. Твой папа однажды поклялся мне, что никогда не станет таким, как отец, но после окончания школы он очень быстро превратился в такого же сукиного сына, как наш папаша. Я не хотел трейлерных парков, не хотел накачанных наркотой девушек, не хотел до конца своих дней причинять боль людям, ближе которых у меня никого нет. Если бы я остался, то превратился бы в своего отца и однажды сделал бы больно тебе.

Я мотаю головой. Это невозможно. Скотт никогда бы не обидел меня. Он был на это неспособен.

– Я так чертовски боялся всего этого, что когда пустился в бега, то уже не мог остановиться. Я боялся снова увидеть тебя. Боялся, что если увижу тебя, то останусь и превращусь в своего отца.

Скотт негромко матерится и складывает ладони вместе, как будто для молитвы. Я закусываю губу, когда его голос срывается.

– Когда ты только переехала сюда, то каждый раз при взгляде на тебя я видел своего старика. Я видел его ярость в твоих глазах. Видел его ожесточение, глубоко въевшееся в тебя. Как бы сильно я ни проклинал себя за то, что покинул тебя, я ни секунды об этом не жалею. Если бы я остался, то никогда не смог бы освободиться и сейчас носил бы в себе груз гнева и ожесточения, которые я вижу в тебе.

Я знаю, о чём он говорит. Гнев и ожесточение – это цепи, которые опутывают меня, не дают подняться и грозят утопить. По крайней мере, так было до тех пор, пока я не встретила Райана. Но одного телефонного звонка от Ширли оказалось достаточно, чтобы цепи вернулись и ещё туже обвили моё горло.

– Везуха тебе. Ты освободился, а я оказалась по уши в дерьме.

Скотт наклоняется вперёд.

– Я понимаю, так это выглядит со стороны, но я освободился и ради тебя тоже. Я облажался. Мне нужно было вернуться за тобой, как только я подписал контракт с «Янкиз». Я должен был забрать тебя с собой в Нью-Йорк. Я этого не сделал, это моя вина, но сейчас я здесь, и всё это… – он разводит руки, показывая на свой дом, – твоё. Это твой шанс, малыш. Это твой бейсбол. Всё, что от тебя требуется, – это поверить мне и принять это. У тебя будет всё, чего ты захочешь, но ты должна оставить прошлое позади.

Скотт говорит о надежде, но надежда – это миф. Он говорит так, будто это просто – бросить маму. Как будто я могу вот так легко справиться с демонами своих ночных кошмаров и без усилий, по мановению волшебной палочки всё сразу станет хорошо.

– А мама?

Он отвечает не сразу. Вместо ответа он долго смотрит на шрам, белеющий на его левой руке, – след ножа, которым дедушка порезал его, когда Скотт был ребёнком.

– Это не моя ответственность, да и не твоя тоже.

– Нет! Вот в этом ты ошибаешься! Мама – моя ответственность. Это я виновата, что она несчастна.

– Ты заблуждаешься.

– Неважно! Я вот тут подумала… Ты не мог бы дать ей немного денег? Мы бы положили её в какой-нибудь реабилитационный центр, а когда её там почистят, мы бы перевели её в место получше. Мама раньше работала, мы нашли бы ей какую-нибудь работу. Она так долго жила в нищете, Скотт! Я знаю, она держится за этого Трента только потому, что у него водятся деньги. Я знаю, если ты ей поможешь, она сможет выкарабкаться.

– Я не могу.

Моя голова откидывается назад, как будто он меня ударил.

– Что значит – не можешь?

Я же сделала это! Я попросила его о помощи. Я доверилась ему, а он швыряет моё доверие мне же в лицо?

– Я дал Эллисон и себе много разных обещаний, когда мы переехали в Гровтон и, самое главное, когда я вернул тебя в свою жизнь. Твоя мать – это черта, которую я не могу пересечь.

Нет. Нет, нет, нет. НЕТ! Не так мы должны были разговаривать!

– Но ты должен!

Комната вдруг начинает давить на меня, я вскакиваю. Мне нужно выйти отсюда. Но всюду, куда ни повернись, здесь или окно, или проход в другую комнату. Неужели в этом огромном грёбаном доме вообще нет двери наружу?

– Элизабет, – медленно говорит Скотт, – может быть, ты сядешь?

– Ты должен ей помочь! (Потому что я этого сделать не могу и схожу с ума от этой мысли.) Отправь её в реабилитационный центр! Помоги ей избавиться от зависимости. Она сразу станет другой, вот увидишь. Ты просто не понимаешь. У неё никогда в жизни не было шанса. У нас с ней никогда ничего не было. Нам никто никогда не помогал.

– Я посылал ей деньги, – негромко говорит Скотт.

В моей голове раздаётся оглушительный гул, я застываю на полпути. Я стою на кухне, но понятия не имею, как я здесь очутилась.

– Что ты сказал?

Скотт подходит к кухонному острову.

– Каждый месяц я присылал твоей матери деньги. Я открыл банковский счёт на её имя, и каждый месяц она снимала с него всё до цента. Мне не хватало мужества позвонить тебе, но хватало сполна, чтобы платить за свои ошибки. Несколько месяцев назад Эллисон узнала об этом счёте и решила, что у меня связь на стороне. Я привёз её сюда, в Гровтон, чтобы доказать, что не вру насчёт тебя и твоей матери, но мне совсем не понравилось то, что я здесь узнал. Мы остались, но я дал Эллисон слово, что прекращу переводить твоей матери деньги. Было ясно, что мои деньги не идут на пользу ни ей, ни тебе.