Вера Колочкова - Любовь не помнит зла

— Анька, не отдавай кватеру, дура! — резко заглянула в открывшуюся кухонную дверь тещенька, как шустрая кукушка из часов. — Наша, наша кватера-то! Соглашайся, Анька!

— Да сгинь, мамо… — махнула на нее рукой Анька, вяло опускаясь на стул. — Ты еще тут со своими советами… Дали по башке обухом, теперь еще и хотят чего-то.

— Мама плохого не посоветует, Ань, — ласково проговорил Андрей. — Отпусти меня с миром, прояви благоразумие. Давай обойдемся без драк, ладно?

— Сволочь ты и нахал бессовестный, вот ты кто… — Анька тяжко всхлипнула. — Сам поманил в красивую жизнь, а теперь отымаешь. Эта лахудра будет теперь жить в папочкином богатстве припеваючи, а я?..

— Не будет она жить припеваючи, Ань. Успокойся. Если тебя так этот вопрос волнует. Точно не будет.

— Да, волнует! Думаешь, ее не волнует, что ли? Думаешь, она тебя за красивые глаза из приличной семьи уводит? Как бы не так! Пронюхала, падла такая, какой у тебя папочка, вот и…

— Нет у меня больше папочки, Анька. Порвал я с ним.

— Иди ты?.. Что, правда? Прямо-таки навсегда?

— Ага. Навсегда.

— А зачем?

— Так надо было.

— Во дура-а-ак… Правильно про тебя мамо говорит, что ты ирод царя небесного. Ирод и есть… Ни себе, ни людям.

— Ирод, конечно! — снова сунулась кукушкой в дверь тещенька. — Кватеру, кватеру не отдавай, главное! Слышь меня, Анька?

— Ну что, Ань, по рукам? За «кватеру» потерпишь отказ от рукоприкладства? — спросил Андрей терпеливо, дождавшись, когда за «кукушкой» захлопнется дверь.

— А ты не смейся над нами, Андрюш. Все бы только шуточки шутил. Ты нас с мамой пожалей лучше. Куда мы теперь пойдем, как жить будем? На паперти стоять?

— Ну, почему на паперти… Можно тебе на фабрику вернуться, например.

— Это что? Опять к конвейеру вставать? Мне?

— А почему нет, Ань? Стояла же раньше, и ничего. Я помню, ты даже с удовольствием на фабрику ходила, похвальные грамоты мешками получала. И вообще… конвейер — это ж тебе не разбитое корыто из сказки про золотую рыбку, на фабрике за него зарплату платят.

— Ага… Легко тебе говорить. После шоколадных конфет леденцов-то не шибко хочется. И вообще, сволочь ты, Андюша, как есть сволочь. Чего тут еще скажешь? Показал красивую жизнь и тут же отбираешь. Это… Это нечестно, Андрюша. И глупо.

— Ничего, Анька. Зато не смертельно. В стране кризис, сейчас всем трудно. Многие с шоколадных конфет на леденцы перешли.

— Андрюш, а как же любовь? Я ж люблю тебя, я жена твоя. Ты ж мне сердце разбил, в конце концов!

— Ой, ну не надо… — поморщился он страдальчески, как от резко пронзившей зубной боли, — не надо про любовь, Анька, пожалуйста. Не говори красиво. Не твоя эта тема.

— А чья? Лахудры твоей? Чего ты в ней нашел-то? Ни кожи ни рожи!

— Ладно, Ань. Пошел я. Потом вещи мои соберешь, ладно? Какие посчитаешь в хозяйстве лишними. Я ни на что ценное не претендую.

— Машину мне оставь…

— А нету машины.

— Разбил?

— Не-а. Отцу обратно отдал.

— Сам?

— Ну да. Сам… Он же мне ее покупал.

— Ох, ирод… — послышался тихий тещенькин стон из-за двери.

— Да ты и впрямь дурак, Андрюша. Мама-то права. Чистый, чистый дурак, — прозвучал тут же грустным эхом и Анькин голос.

Она вздохнула, как вздыхают утомленные собственной мудростью женщины, глянула на него печально и чуть снисходительно. Странная эта штука — женская мудрость. Очень уж избирательная. Посылается сверху подарком в качестве компенсации за неприятности. Вот как Аньке, например. Мужа потеряла, транспортного средства лишилась, зато мудрость на нее снизошла, то есть откровение небесное под названием «зелен виноград» — жила, бедная, не с мужем столько лет, а с чистым дураком…

Андрей поднялся, тихо прошел к кухонной двери, открыл ее осторожно, стараясь не ударить притаившуюся с другой стороны еще одну мудрую женщину. Глянул на нее извинительно и, заполучив в спину последнего «ирода», поторопился покинуть помещение.

Выйдя на улицу, он с удовольствием втянул в себя вечерний морозный воздух. Странный, странный сегодня вышел день… Будто тупым ножом по жесткой парусине пропоротый. Одни рваные клочья прежней жизни по бокам торчат. Больно вообще-то. Ну да это ничего. Это ничего, потому что дома его ждет Леська, милая «лахудра» с проплаканными насквозь глазами. Она откроет ему дверь, улыбнется коротко, и он тут же заграбастает ее в руки, уткнется губами в теплое русоволосое темечко и будет очень долго так стоять и держать ее будет крепко, до тех пор пока она не заерзает у него в руках, не запищит нетерпеливо «пусти…».

Всю обратную дорогу Андрей так себе эту сцену и представлял. Вот он звонит в дверь, вот она открывает… Даже объятия распахнул заранее, когда с той стороны зашуршал открываемый быстрыми пальцами замок. Ну же!

За дверью стоял Илья. Глядел на него во все глаза растерянно, будто не узнавая. Из комнаты тут же донесся громкий Лесин голос, напряженный и неестественный, и Илья обернулся к кухне, втянув голову в плечи.

— С кем это она там разговаривает? — шепотом спросил у парня Андрей.

— Так с мамой… С моей мамой. Она из Америки позвонила.

— Ух ты… А чего хочет?

— Я не знаю… Пойдем послушаем?

— Пойдем…

Они прокрались по коридору, встали по обе стороны от двери гостиной.

— Да, да, Саш, я поняла. Я все сделаю, ты не волнуйся! И справку возьму… А когда ты приедешь?

Илька и Андрей переглянулись, молча покивали друг другу. Илья — испуганно, Андрей — ободряюще. Не трусь, мол.

— Да ты что… Уже так скоро? Да, Саш, я понимаю… Да, ты мать, конечно… А я всего лишь тетка. Я понимаю… Да, конечно. Прости, я не подумала…

Она еще лепетала в трубку что-то извинительное, а потом наступила резкая тишина, и было слышно, как звонко капает кран в ванной и скрипят половицы этажом выше под чьими-то медвежьими шагами.

Они одновременно вытянули головы, осторожно заглянули в комнату. Леся сидела на диване, сложив на коленках руки, как примерная школьница, гипнотизировала взглядом лежащую на журнальном столике трубку. Андрей окликнул Лесю тихо, и она вздрогнула, повернула к нему испуганное лицо.

— Ильк, скоро за тобой мама приедет, — произнесла Леся осторожно и грустно, — она соскучилась. Говорит, справки на тебя всякие на выезд собирать надо. Я ей хотела сказать, что, что… А она…

Губы ее дрогнули, лицо искривилось слегка, но тут же приняло прежнее испуганно-поч- тительное выражение. Сердце у Андрея ухнуло куда-то в пятки, потом вернулось, вдарило неприятным холодком в солнечное сплетение. Не любил он у Леськи такого покорного выражения лица. Нет, не позволит он ей больше этого! Раз у нее характера не хватает, он сам будет ее характером. И никому ее в обиду не даст.

— Когда она приезжает? — сурово спросил он, присаживаясь с ней рядом на диван.