Дэвид Левитан - Каждый новый день

Я поднимаю на нее глаза. Даже выпрямляюсь в постели, хотя голова тут же начинает болеть.

Она поворачивается к родителям.

– Все нормально. Не оставите нас одних?

Им не приходится повторять дважды.

Память совсем не работает. Я знаю, что все воспоминания – за этой толстой стеной, но как до них добраться?

– Не хочешь рассказать, что же произошло? – спрашивает доктор П.

– Ума не приложу, – отвечаю я. – Ну ничего не помню.

– Тебе так плохо?

– Да, просто ужасно.

Она спрашивает, давали ли мне родители тиленол, и я отвечаю, что нет, после того, как я проснулась, – не давали. Она на секунду выходит из комнаты, а когда возвращается, то приносит мне две таблетки и стакан воды. Пытаюсь проглотить таблетки. С первой попытки не удается, давлюсь ими и смущаюсь. Во второй раз получается лучше, допиваю оставшуюся воду. Доктор выходит долить стакан, давая мне время подумать. Думать не получается. Мысли еле ворочаются в голове, все такие же вялые и нескладные.

Она возвращается, сразу начинает спрашивать:

– Ты разве не понимаешь, отчего твои родители так на тебя сердиты?

Чувствую себя довольно глупо, но притворяться не могу.

– Я и в самом деле не знаю, что же я такого натворила, – выдавливаю из себя. – Я не вру. И хотела бы, да не могу.

– Ты была на вечеринке у Камерона. – Она внимательно смотрит на меня, проверяя, не начинаю ли я вспоминать. Когда же не видит на моем лице ни тени мысли, продолжает: – Ты просто сбежала на нее без спросу. И когда ты там появилась, сразу принялась накачиваться спиртным. Ты выпила очень много. Твои друзья, по вполне понятным причинам, были озабочены твоим состоянием. Но они тебя не останавливали. Они сделали такую попытку, только когда ты собралась ехать домой.

У меня такое чувство, будто нахожусь в конце очень, очень длинного дома, а моя память – в самой дальней от меня комнате. Я знаю, что в памяти все есть. И знаю, что доктор не лжет. Но я ничего этого не помню.

– Я вела машину?

– Да, вела, хотя тебе и не разрешали. Ты украла у отца ключи.

– Я украла у отца ключи, – громко произношу я, надеясь, что это хоть как-то поможет мне вспомнить.

– Когда ты уже шла к машине, тебя пытались остановить. Но ты ничего не желала слушать. Они старались тебя… ну, задержать. Ты на них набросилась. Обзывала разными нехорошими словами. А когда Камерон попробовал отобрать у тебя ключи…

– Что я сделала?

– Ты укусила его за руку. Вырвалась и сбежала.

Должно быть, так чувствовал себя Натан. На следующее утро.

Доктор П. продолжает рассказывать:

– Твоя подруга Лайза позвала твоих родителей. Они примчались сразу же, но немного опоздали. Когда твой отец почти тебя догнал, ты уже успела забраться в машину. Он кинулся тебя останавливать, и ты его чуть не переехала.

– Я чуть не задавила своего отца?!

– Далеко тебе уехать не удалось. Ты была так пьяна, что не смогла сдать назад по подъездной дорожке, и все закончилось в соседнем дворе. Ты врезалась в баскетбольную стойку. К счастью, никто не пострадал.

Я выдыхаю с облегчением. При этом не перестаю рваться в память Даны, стараясь отыскать в ней хоть что-то.

– Дана, мы хотим узнать только одно: зачем тебе это понадобилось. После того, что случилось с Энтони… Зачем?

Энтони . Это имя, словно луч света, прорезает тьму моего беспамятства. Воспоминание настолько яркое, что его ничем не заглушишь. Мое тело корчится от боли. Боль. Вот все, что я чувствую.

Энтони. Мой брат.

Мой погибший брат.

Брат, который умер, сидя рядом со мной.

Рядом со мной, на пассажирском сиденье.

Потому что я попала в аварию.

Потому что я напилась.

Он погиб из-за меня.

– О боже! – выкрикиваю я. – Боже, боже!

Сейчас я вижу это. Его окровавленное тело. Я начинаю визжать.

– Все хорошо, – пытается успокоить меня доктор П. – Все уже в прошлом.

Но это не так.

Совсем не так.

Доктор П. дает мне что-то более сильное, чем тиленол. Я пытаюсь сопротивляться, но это бесполезно.

– Мне нужно сказать Рианнон… – Мой язык начинает заплетаться. Я не хочу этого говорить. Как-то само вырывается.

– Кто это – Рианнон? – спрашивает мать у отца.

Мои веки опускаются. Они не успевают получить ответ.

Память начинает возвращаться во сне. Когда я опять просыпаюсь, многое уже вспоминается. Не самые последние минуты: я все равно еще не помню, как Дана садилась в машину, как чуть не переехала отца и как врезалась в стойку. Наверное, к тому моменту она полностью отрубилась. Но все, что было до этого, теперь вспомнилось. Как она приехала на вечеринку. Как пила все, что наливали. А чувствовала себя при этом все лучше и лучше. Как-то легче становилось. Заигрывала с Камероном. Еще выпивала. И ни о чем не думала. Отрезала напрочь все воспоминания.

И мне, как и ее родителям, как и доктору П., хочется спросить Дану: зачем она все это делала? Я не могу понять причину ее поведения, даже находясь в ней самой. Потому что тело не желает отвечать.

Я не чувствую ни рук ни ног. Мне как-то удается спустить ноги с постели, оторваться от кровати. Нужно обязательно отыскать компьютер или телефон.

Когда я добираюсь наконец до двери, то оказывается, что она заперта. Где-то здесь должен быть ключ, но его забрали.

Дана заперта в собственной комнате.

Вот теперь, когда я все вспомнил, они хотят, чтобы Дана до дна испила чашу своей вины.

А хуже всего то, что это действует.

Я кричу, чтобы принесли воды. Через минуту мать приносит стакан. Она выглядит полностью сломленной. Дочь довела ее до крайности.

– Вот, попей, – грустно говорит она.

– А можно мне выйти? – спрашиваю я. – Мне нужно для занятий кое-что поискать в Интернете.

Она качает головой:

– Если только попозже. После обеда. Сейчас ты займешься другим: доктор П. хочет, чтобы ты записала на бумаге все свои ощущения.

Мать уходит, не забыв запереть за собой дверь. Я отыскиваю лист бумаги и ручку.

«Я чувствую полную беспомощность», – вывожу я первую строчку.

И останавливаюсь. Потому что это пишет не Дана. Это пишу я.

Голова болит уже не так сильно, и тошнота тоже проходит. Хотя стоит мне только представить, что Рианнон сейчас сидит одна, в лесу, как меня опять начинает подташнивать.

Я обещал ей! Знал, конечно, что всегда есть риск, но ведь обещал же!

И вот подтверждение, что верить моим обещаниям – слишком рискованно.

Что на меня нельзя ни в чем положиться.

Мать Даны приносит ланч, как будто дочь – инвалид. Я уныло благодарю. И нахожу наконец те слова, которые давно бы следовало найти.

– Прости меня, мама, – говорю я. – Мне правда очень, очень жаль!

Она кивает, и я понимаю: то, что я сейчас говорю, – совершенно для нее недостаточно.

Должно быть, Дана слишком часто повторяла это раньше, и в какой-то момент (скорее всего, прошлой ночью) мать просто перестала ей верить.