Виктория Мальцева - Вечность после…

Цените всякое мгновение, наслаждайтесь каждой секундой настоящего. Дышите, пока можете.

Если до этого разговора Дамиен иногда уходил домой на ночь, то после всегда оставался, вцепился в меня мёртвой хваткой, не выпускал. Тяжело уйти, когда тебя так держат: днём глазами, ночью плотно зажав в руках. Он не признался в тот день, когда случился наш самый откровенный разговор, сделал это позже:

— Ты кое в чём ошибалась: я знал, о том, что твоё тело изменилось. Догадался.

— Как?!

— Ева, я был женат и прожил целый год с тобой, так что мне известны некоторые нюансы женской физиологии. Я перестал предохраняться практически сразу, потому что понял: в этом нет надобности.

— Понял?

— Ева, в нашей спальне не было пауз. Тех, которые случаются раз в месяц в каждой семье. И ты никогда не покупала ничего, что производится только для женской гигиены.

— Боже… — закрываю глаза рукой. — Ты всё это время знал!

— Я тоже физически давно уже не тот Дамиен, который приехал встречать тебя в аэропорт. Но это и неважно. Знаешь, почему? Потому что мы не влюбляемся в руки и ноги. Не влюбляемся в лицо, волосы, губы и глаза. Мы влюбляемся в душу, а она неизменна.

— Душа меняется даже больше, чем внешность, — спорю, не зная, куда девать чёртовы эмоции.

— Меняется наше восприятие мира, а не душа. Душа может либо расти, либо нет, но в сути своей она остаётся всё той же!

Я смотрю в его глаза и в их отражении вижу себя красивой, здоровой, молодой, потому что желанной. Он целует меня так, словно боготворит, будто каждая часть моего тела — священная реликвия, владеющая его жизненной силой. Я чувствую себя сексуальной, я снова ощущаю себя живой.

Его дыхание на моей шее — квинтэссенция моего счастья и благополучия. Я закрываю глаза и представляю, что мне девятнадцать. Что я молода, полноценна, что впереди необъятное будущее и тысячи возможностей, главная из которых — материнство. И я знаю, теперь знаю, что на такие темы не шутят.

Он дышит, и я дышу. Живу, пока он рядом. Им живу.

Дамиен подносит мою руку к своим губам, я чувствую их осторожные касания, тепло и влажность дыхания на своей ладони. Затем в темноту комнаты, словно крадучись, проникает его едва различимый шёпот:

— Я люблю твои пальцы. Каждый ноготок, особенно те, которые ты криво остригла. Я люблю каждую линию ладони, складку кожи на сгибах суставов. Я люблю твои совсем не тонкие запястья, и именно такие мне нравятся больше всего. Я люблю, как ты соединяешь большой и указательный пальцы в одно упрямое «о», когда психуешь, или сжимаешь ладони в маленькие кулаки, когда злишься. Я люблю, когда ты злишься, когда смеёшься, когда витаешь, погружённая в свои мысли, но ещё больше, когда упираешь свой кулачок в подбородок и пытаешься со мной флиртовать, даже не отдавая себе в этом отчёта. А если вдыхаю запах твоих волос — я живее всех живых.

Я слушаю его слова и словно со стороны наблюдаю за тем, как Дамиен оборачивает меня в кокон своего чувства. И мне в нём очень хорошо, спокойно, легко, даже, наверное, радостно, потому что я улыбаюсь. Конечно, я понимаю, зачем он всё это делает, почему стал теперь настолько мягким, по-особенному нежным, заботливым, не просто внимательным, а сосредоточенным на мне и только на мне. Дамиен сейчас даже сценарии свои не пишет, все его мысли о моём выздоровлении. Я буквально упиваюсь тем, как он выполняет данное обещание, во что бы то ни стало вытащить меня из лап болезни, а с тех пор, как я вручила ему свою тайну, мы странным образом стали ближе. И не просто ближе, а словно слились в одно: Дамиен теперь везде; нет в моей жизни ни единого уголка, где бы его не было.

Мы много говорим. Почти всегда говорим, даже когда молчим.

— Я писал тебе письма.

— Я помню.

— Я писал много писем, но тебе оправлял не все.

— Не все?

— Нет. Только те, которые могли заставить задуматься, а те, что бередили душу, сохранял неотправленными. Хочешь их прочесть?

— Зачем?

— Чтобы знать то, чего до сих пор не знала, о чём не догадывалась. Чтобы дать мне возможность сказать всё, что не успел, не смог. Позволить мне выговориться.

— Хорошо, я их прочту. Давай!

Дамиен раскрывает свой лэптоп, находит скрытую папку, спрятанную в глубине пяти других, зашифрованных системными названиями. Пока, наконец, не отыскивает документ с названием «Ошибка системы».

— Вот они, — разворачивает экран ко мне.

И я читаю строки, родившиеся в его голове годы назад:

«В написанных словах заключена особая магия. Не в сказанных, не в услышанных, а именно написанных. В словах образы, и ты можешь играть ими, сколько захочешь, перечитывая снова и снова, проговаривая, повторяя, переиначивая:

Я люблю тебя, Ева.

Ева, милая моя, родная, любимая…

Я никогда не смогу забыть тебя, пережить наш фатальный разрыв, выйти на новый уровень, сойти с поезда на попутной станции и пересесть на другой. Мне не найти ластик, имеющий достаточно волшебной силы, способной стереть из памяти то, кем я был, когда ты целовала меня, когда мы спали в одной постели и просыпались, глядя друг другу в глаза. Я не забуду, как ты выглядишь спящей, как сладко растягиваются твои губы, произнося «Дамиен» во сне. Моя память обречена вечно хранить звук твоего голоса, тепло твоих ладоней на моей груди, запах твоих волос. Я буду жить в неполноценности, лишённый твоей дерзости, иронии в твоих глазах и на твоём языке, твоих подначивающих улыбок и метких, как индейские копья, слов. Я — корабль после бури: всё ещё на плаву, но уже непригодный для дальних путешествий.

Потому что в моей жизни нет и не может быть тебя, моей Евы. Моей любимой так бесконечно нужной мне Евы. Моей, которая никогда не будет моей.

С любовью,

— Когда это было написано? — спрашиваю.

— В тот день, когда ты не рискнула подойти ко мне в кафе.

Мои глаза закрываются. Я горю в огне сожалений, разочарования в себе и силе своей души, в фатальности такой маленькой ошибки, незначительного шага, повернувшего жизнь острым, ранящим углом.

Почему я не подошла к нему тогда? Почему? Какого чёрта стояла у той стены?

Мысленно отрываю себя от кирпичной стены, делаю шаг в направлении столика, над которым склонился единственный в мире важный для меня человек, и теперь почему-то вижу, что его глаза закрыты, зажмурены в ожидании приговора.

— Ты сидел с закрытыми глазами? — вдруг решаюсь спросить.

— Да.

— Почему?

— Тяжело было смотреть на мир. На людей, на стены, столики и чашки. Тяжело было осознавать твои колебания и понимать, что решение уже принято — ты не подойдёшь. Не переступишь через себя.

Мои глаза возвращаются к экрану монитора, жадно хватают написанные строчки: