Виктория Мальцева - Вечность после…

— А мать?

— Мы виделись, — Дамиен коротко кивает головой, но улыбка его неестественна, и я слишком хорошо его знаю, чтобы ей верить. Он сейчас переживает эмоциональный всплеск куда как мощнее моего, я вижу это в напряжении его рук, ног, молчаливости, нахмуренных бровях, и тонких губах, тех самых, которые всегда были настолько вызывающе полными, что каждая девчонка мечтала их поцеловать.

— Ты всё-таки нашёл её… — улыбаюсь.

На этот раз он просто кивает, понимаю — не может говорить.

— У мамы уже был инфаркт и риск следующего очень высок. Мы решили пока не говорить ей, но обязательно это сделаем. А пока хотим, чтобы она привыкла к Даму, узнала его. Возможно, это поможет сгладить шок.

— Да, это правильно. Такие новости не должны быть смертоносными, — соглашаюсь, глядя в глаза своему настоящему родному брату. И они карие, как мои, и нос такой же точно формы и брови, только на мужской манер, и волосы такого же оттенка. Ведь мы с ним — близнецы.

Он тоже внимательно меня разглядывает, исследует, изучает, загадочно улыбаясь. Здорово вот так, наверное, внезапно обнаружить, что у тебя есть не просто родственник, а родная сестра-близнец, с которой ты провёл целых девять месяцев бок о бок в утробе матери. Надо же, думаю, мы пили и ели с ним одно и то же, под один стук сердца засыпали и просыпались, и вот впервые встретились.

— Забавно за ними наблюдать, — вдруг снова начинает Элайя, а в глазах черти, — мать словно чувствует что-то, но сама понять не может, что именно. Каждый день спрашивает меня, когда опять приведу нового друга, — бросает короткий взгляд на Дамиена, но тут же возвращается ко мне.

— Постой, — вдруг вспоминаю о важном, — а как ты всё это выяснил? — смотрю на своего не брата, не мужа, но самого главного в моей жизни человека.

Дамиен на пару мгновений прикрывает глаза, сжав при этом ещё сильнее губы, но быстро собирается для полного адекватного ответа:

— Меня попросили сдать кровь. Определили группу и случайно обратили внимание на то, что у меня четвёртая, а у тебя — первая. У одних и тех же родителей не могут родиться дети с первой и четвёртой группой. У наших, как выяснилось, обоих была третья. У 75 % их возможных детей могла бы быть третья, и только у 25 % первая, как у тебя. Но никогда не четвёртая. Анализ моей крови выявил, что мы с тобой не можем быть братом и сестрой.

Дамиен как будто не может дышать:

— Поверить в это сложно, мои мозги едва не съехали от этой новости, — он качает головой, усмехается, затем нервно проводит ладонями по лицу, словно пытается снять напряжение. — В общем, я сделал ДНК тест с нашими образцами — мы не родственники, Ева.

Выдыхаю. Мы смотрим друг на друга, и в этом взгляде трагедия, понять которую способны только мы двое. Ну, может быть, родители поняли бы её хоть частично, будь они живы, но их нет, есть только мы со своей «необычной, извращённой» любовью, которая, как теперь выясняется, никогда не была ни тем и ни другим. И дочь наша была совершенно здоровой, анализы и обследования, пройденные УЗИ не лгали.

Моя реакция замедлена как, наверное, и сама способность мыслить. Я смотрю на бесконечно любимое лицо и будто впервые открываю для себя каждую его черту, точку, штрих, игру света на коже и в волосах. Ощущение, словно мы оба на сцене, и тяжёлый занавес, скрывавший доселе важные детали и подробности, пал, позволив увидеть картину целиком, во всём великолепии и буйстве красок.

Господи, Боже, как же отчаянно я люблю его… Фатально, трагично, отдав каждую свою клетку, вручив ему всякий свой атом. Меня давно уже нет, есть только Ева, целиком зависимая от Дамиена.

Что это? Удушье и слёзы? Сердечный приступ? Инфаркт? Да нет же! Я живее всех живых, хочу и буду жить, и самое первое, что мне нужно сказать ему:

— Я не хочу! Ничего этого не хочу!

— Ева… — не могу поверить, но, кажется, он понимает меня. Я вижу это в мягкости его взгляда, в его нежности, целиком адресованной мне.

— Будь моим братом-близнецом! Останься им! Ты мне нужен! Дамиен… — рыдаю.

Спустя мгновение моё лицо уже спрятано на его груди, Дамиен обнимает меня, но так горько и такими горячими слезами я ещё не плакала. Но это, конечно, только кажется: много чего забылось, и хорошо, что память услужливо избавляет от боли, позволяя проживать полноценно такие трепетные моменты, как этот.

— Ну что ты! — его голос хрупок, и в этой хрупкости вся его уязвимость. — Я навсегда с тобой! Ты же знаешь! Мы вместе и это неизменно, — улыбается. — Самая стабильная и непреложная истина в истории мироздания!

Дамиен случайно задевает клавиатуру своего ноутбука, и я успеваю услышать ещё кусок записи:

— Я Адам, — его голос, — эту запись мы делаем для Евы. Она сейчас в больнице, сражается с раком, но обязательно одержит победу. Я в это верю и она тоже.

— Я Элайя, тот мальчик, которого вы отдали в семью судовладельцев — заводов у моих родителей никогда не было, они владели товарными судами, — голос, полный иронии, и с этого дня и он тоже мне знаком.

Руки старухи зажимают рот:

— Это не я, не я тебя им отдала!

— Не беспокойтесь, — снова Дамиен, — это видео не для разбирательств и не для полиции, оно для Евы и только.

— Разбираться уже не с кем, все основные действующие лица уже ушли со сцены: и потенциальные истцы, и вероятный ответчик, — опять усмешка.

Дамиен выключает компьютер, возвращается на мою постель и, не глядя, находит мою руку, сжимает её своей тёплой, сплетает наши пальцы так, что, кажется, их уже не расплести. Он смотрит в одну точку на стене, продолжая крепко держать меня.

— Ребята, я выйду на время, вы хотите побыть наедине? — предлагает неожиданно серьёзный Элайя. Оказывается, он всё-таки может им быть.

— Да, пожалуйста, — тихо соглашается Дамиен.

Как только дверь за Элайя закрывается, рука, сжимающая до этого мою, напрягается ещё сильнее. Дамиен, как и прежде, не смотрит на меня, но я вижу его профиль, и на лице его вулканический взрыв: сожмуренные глаза, сведённые брови и губы, эти несчастные губы, которые так усердно сегодня сжимают, что в них не осталось ни цвета, ни полноты. Дыхание, частое и шумное, выдаёт то, как мужчина, приученный сдерживать эмоции, борется сейчас с ними, призвав при этом все свои силы и ухищрения.

Я жду, пока он справится. Жду, пока найдёт в себе силы посмотреть мне в глаза. И вот, наконец, это происходит: он поворачивается. Его взгляд бездна, и ему не нужно слов, чтобы сказать мне то, что хотел бы. Да и нет таких слов, которые могли бы выразить смятение его чувств, все те вихри и волны, что переполняют его любящее сердце.

Нам не нужны слова — мы всегда умели говорить взглядами. И этот диалог двух людей, одураченных жизнью, поломавших один другого, но при этом понявших, осознавших никчёмность жизни друг без друга — самая главная беседа в нашей жизни.