Виктория Мальцева - Вечность после…

— Это, когда я… приходила к тебе? И ты сказал, что ОНА беременна? — выдыхаю.

«Ты — улыбка, рождённая в моём сердце.

Ты — моя нежность и дерзость, ты — ветер и буря, ты — боль и волшебство, единственное способное её излечить.

Прости меня, Ева. Прости за слабость, за малодушие, за раболепство перед условностями, называемыми долгом. Прости за всё.

Просто знай: каждый мой угасший день заканчивается мыслями о тебе, и каждый новый начинается.

Я люблю тебя. Всегда любил и всегда буду.

— Да, — сознаётся.

И я чувствую, как слёзы душат меня. Но Дамиен не даёт им воли — целует, обнимает, что-то шепчет, а я даже не слушаю, знаю — все его слова о любви и о том, как дорога́ я ему, насколько пустой и бессмысленной была бы его жизнь без меня. Я успокаиваюсь, дышу размереннее, а он всё не отнимает своих рук и жарко дышит, прижавшись губами к моему лбу.

Спустя время просит:

— Отпустишь меня ненадолго? Я должен решить несколько важных дел.

— Важных?

— Очень важных.

Я держу руки в карманах — от греха. Никогда в жизни не бил женщин, и впервые вот так до умопомрачения сильно хочется.

— Скажи, Мел, как далеко ты способна зайти в своих желаниях?

Мой голос — металл. Холодный, опасный.

— Очень далеко.

Закусываю губу до боли — мне нужно отвлечься, я не бью женщин. Не бью…

— Тогда, в школе… в последний наш год, кто отправил в полицию запись с Евиного телефона?

Её лицо становится серым. Она поджимает губы, отводит взгляд, но хорошо знает — от меня ей не скрыться. Решаю помочь:

— Вчера я прослушал запись из архива: на ней наш разговор за исключением фраз о тачке, которую вы продали. Несмотря на прошедшие годы, я слишком хорошо помню тот день и свой шок, — мне тяжело говорить сквозь стиснутые зубы. — Вы говорили о парне, который сулил хорошие деньги за угнанные машины. На записи этих фраз нет: кто-то их вырезал. Кто бы это мог быть?

— Я, — тихо сознаётся.

— И ты же убила Евиного ребёнка, — констатирую и сам прихожу в ужас от той ненависти и жажды мести, которыми пропитано каждое моё слово.

Не знаю, как смог произнести это вслух. Сейчас мне нужны силы, но я едва стою на ногах: меня будто кто-то душит, в ушах шум, в глазах темнеет, мысли путаны, хоть я и пытаюсь удержать ясность и холодность ума.

— О чём ты?

— О ребёнке! — всё, я больше не могу сдерживаться — ору.

В её глазах непонимание.

— Которого носила Ева, — уточняю, сквозь зубы. — Когда ты сбила её на своём грёбаном Лексусе! — снова ору.

В этот момент её глаза похожи на чёрные дыры.

— Что?

— Ты меня слышала!

— Слышала, но не могу поверить своим ушам! Это она тебе сказала?

— Да.

— Бред! Бред, какого я ещё в жизни не слышала!

Её голос теперь такой же жёсткий, как и мой. Она ждёт от меня слов, но мне больше нечего сказать, я хочу слушать.

— Никогда бы не подумала, что ты способен поверить в такую чушь, Дамиен!

— В тот вечер, когда твоя мать впервые пришла в наш дом, где ты была накануне?

— Господи… Дамиен, это было сто лет назад, как я могу помнить, что я делала сто лет назад? Твоя Ева что, выжила из ума? Или вы с ней вместе чокнулись?

— У всего есть предел, Мел. Есть рубеж, за который переступать нельзя, даже если это очень поможет твоим интересам. Я не знаю… — мне тяжело говорить, грудь сдавило, — отдаёшь ли ты себе отчёт в том, что на самом деле сотворила? Можно устранить человека, но не память о нём! Теперь ты понимаешь, что я буду любить её любой? Хоть больной, хоть мёртвой, хоть сестрой, хоть нет, она всегда во мне! Она, а не ты! — и вот теперь это уже не ор, а вопли, ураган эмоций. Их так много во мне, что даже плевать на ноющую от боли ладонь — мне жизненно было необходимо кого-нибудь ударить, и этот удар пришёлся в стену.

— Понимаю, — шепчет с горечью.

Я ненавижу её. Я ненавижу эту суку и хочу схватить её за волосы и молотить головой о бетонную стену. Хочу растереть её в пыль.

Она это чувствует, и в её глазах страх. Да, ей страшно, поэтому она больше не орёт, шепчет:

— Я слышала, она больна?

Мне кажется, от злости я раскрошу собственные зубы:

— Да. Рак. И ещё один диагноз — шизофрения. А сегодня я выяснил, что её беременности было шесть месяцев, шесть! Она готовилась стать матерью, но ты лишила её этой возможности навсегда. Ты хотела убить её саму или ребёнка?

— Дамиен, я этого не делала! Ты верно сказал: есть предел! Я его не переступала, я сама мать!

Мы смотрим друг другу в глаза. Она выглядит искренней, но если не она, тогда кто? Несчастный случай? Совпадение?

— Я выясню. Добьюсь расследования. И если узнаю, что это была ты — мне плевать, что ты мать Дариуса! Клянусь тебе, у него больше не будет матери. Чего бы мне это не стоило!

Разворачиваюсь и, не чувствуя ног, иду к выходу.

— Ты в своём уме? — получаю вдогонку.

Хороший вопрос. В последнее время не уверен.

Я заметила, что Дамиен изменился. Во-первых, начал донимать меня сексом, и именно донимать, так что я всерьёз стала верить в собственную привлекательность даже при таких обстоятельствах. Во-вторых, если раньше он старался улыбаться (и это было легко заметно, потому что улыбка не касалась его глаз), то теперь он просто улыбается и часто вместе со своим знаменитым прищуром.

Дамиен совершает маленькие и большие жесты, которые собирают меня обратно, строят по кирпичику мою новую личность. Например, его ладонь на моём бедре, расслабленно поглаживающие пальцы, бесконечные поцелуи, ласковые слова и воспоминания не только из юности, но и о последних годах, прожитых вместе, где также случилось много хорошего.

— Помнишь, как я поскользнулся на собственноручно вымытом полу в столовой?

— Помню! — смеюсь.

Это действительно было до умопомрачения смешно: большой физически развитый мужчина в секси-майке и пляжных шортах, неуклюже растянувшийся на скользком кафеле с тряпкой в руках и стыдливым выражением лица. Да-да, всё самое смешное было на его лице!

— А почему ты вдруг вспомнил об этом?

— Не знаю… Просто вспомнилось! — хитро улыбается. — А как ты постирала моё водительское удостоверение, помнишь?

— Боже, теперь мне стыдно…

Да, стыдно, потому что мы были вынуждены идти пешком в офис местной администрации, чтобы заказать новое удостоверение. Дамиену пришлось с грехом пополам изъясняться на испанском, и уже одно это доводило нас почти до истерического веселья. Мало того, что он почти не знает языка, так в Доминикане ещё и сплошные диалекты. И в тот же самый день мы, вкусно отобедав в незнакомом ресторане, немного нетрезвые, но крайне довольные не смогли дойти до дома и занялись любовью прямо на берегу в укромном безлюдном месте, но всё же… это было нечто особенное! В тот день я, кажется, забыла обо всём на свете.