Виктория Мальцева - Вечность после…

Между точкой в родительском доме, где я рыдаю в подушку и думаю о том, насколько больно будет резать вены, потому что не хочу жить, разбитой Дамиеном дверью, за которой он скрылся на годы купаться в своей боли в одиночку, и этой больничной палатой пролегает гигантская впадина, до краёв наполненная страхами, болями, терзаниями, обидами, отчаянием и безысходностью. А ведь мы могли бы прожить все эти дни в объятиях друг друга. В моей жизни не было бы тошнотворного конъюнктурщика мужа-китайца, изредка занимающегося сексом со мной по ночам, а после пишущего электронные письма своей невесте, ждущей удачного окончания его эмиграционной эпопеи. В жизни Дамиена не случилось бы Мелании, не было бы Дариуса, но были бы пятеро других мальчиков и девочек, по венам которых бежала бы наша с Дамиеном, такая, оказывается, безопасная для детей кровь. Не было бы аварий, наездов и прочих катастроф в нашей жизни: я была бы здоровой, красивой, полноценной, и сейчас мы, наверное, спорили бы с моим ненасытным мужем по поводу шестого ребёнка, на которого я, конечно же, всё равно бы согласилась.

Всё было бы именно так, а не иначе, не так ли?

Я смотрю на красивое лицо человека, который никогда не был моим братом, но всегда — любимым мужчиной:

— Ты около месяца уже знаешь об этом, ведь так?

— Да, — кивает. — С тех пор, как выяснил твою группу крови.

— Я почувствовала.

Мы некоторое время молчим, я прислушиваюсь к ощущениям: Дамиен держит мою руку в своей и большим пальцем скорее машинально, нежели осознанно поглаживает тыльную сторону моей ладони.

— О чём ты думаешь? — внезапно спрашивает.

— О сексе.

— Сейчас? О сексе?

— Судя по последним эпизодам и, особенно, учитывая, где они происходили и при каких обстоятельствах, ты, видимо, действительно очень ограничивал себя прежде.

— Боже, Ева… — Дамиен почти истерично смеётся, наклонив голову и закрыв глаза рукой. — Только ты способна думать о подобных вещах в такие моменты!

Его смех похож на выброс энергии — с чувством и от души. Он как гигантский молодой вулкан, который слишком долго сдерживался, и вот, наконец, его прорвало, и полилась раскалённая лава.

Пусть смеётся, пусть ему станет легче. И мне когда-нибудь станет легче. Наверное.

— Ева… — выдавливает сквозь смех, затем, успокоившись, косит в мою сторону своими бунтарскими глазами, — знаешь, а ты права! О чём ещё говорить, если не об этом. Особенно, — делает паузу, подняв палец кверху, — сейчас! Когда выйдем отсюда, я тебе покажу, в чём именно я себе отказывал!

И взгляд хитрющий. Сейчас, в лучах яркого солнечного света, редкий случай, когда можно видеть настоящий цвет его глаз — зелёный. И эта зелень обещает очень многое. Настолько, что где-то в недрах меня, в самой что ни на есть глубине, поднимается волна. Да что там! Это больше похоже на цунами. И мне не до смеха и не до шуток — я хочу его. Причём, как уже заведено, прямо здесь. И желательно прямо сейчас.

Дамиен мгновенно улавливает мой настрой:

— Дома! Дома я буду делать с тобой ужасные, грязные вещи. И ты будешь умолять меня остановиться… можешь, кстати, подумать над своим safe word, — в этот момент его глаза так натурально сощуриваются, будто он собирается съесть фунт своего любимого мороженого с арахисовым шоколадом.

— Что, — говорю, — у проституток своих научился?

Он мгновенно трезвеет, игривость и страстность сменяются раздражением:

— Ева! — почти кричит.

— На меня нельзя повышать голос: я тут больная лежу. И мы в госпитале, между прочим. Скажи-ка лучше, а с НЕЙ ты был как со мной — ванильным или как с проститутками — диким?

Скорее всего, я дура, раз задаю такие вопросы. Но я в последнее время совершенно разучилась сдерживаться. Когда ты болен, а рядом есть близкий, во всём потакающий и сдувающий всякую пылинку с тебя человек, да ещё если он и любит настолько слепо, как Дамиен, ты становишься разбалованной и начинаешь дерзить.

Но с Дамиеном такие номера не проходят:

— Ева, — и это «Ева» произнесено как судебное постановление, — ты сейчас закрываешь эту тему и больше никогда её не поднимаешь!

Он резкий и жёсткий. Безапелляционный. Но я всё-таки в тысячу раз слабее его, причём во всех смыслах, поэтому он быстро смягчается:

— Я же не думаю о твоём придурочном «Хуане» с маленьким членом! Вот и ты не думай о том, о чём глупо думать.

И ещё через секунду, снова поменявшись в лице, искренне и заглядывая в самую глубь меня, с чувством признаётся:

— Ева, я чуть не сдох, когда отец сказал о твоей свадьбе!

Максимально приближает своё лицо к моему, но сохраняет дистанцию, чтобы иметь возможность чётко видеть глаза:

— Знаешь, как тяжело осознавать, что детство в прошлом, и Ева выходит замуж не понарошку, а по-взрослому? С печатями и спальней? Я даже не знаю, что было больнее: первое или второе! В ту ночь я впервые попробовал героин, Ева.

— Помогло?

— Нет.

Возвращается в своё прежнее положение и отводит глаза.

— Ты хотел быть первым и последним, — вспоминаю вслух и чувствую, как слёзы ползут по моим щекам.

— И был бы, не случись того, что случилось, — отвечает, не поворачивая головы.

Да. А ещё у нас был бы большой дом у реки и чёрная плитка в ванной. И пятеро детей. И две собаки. И кот с колокольчиком на шее. Большой бассейн в виде восьмёрки и теплица, чтобы выращивать для детей безопасные овощи и ягоды.

Всё это было в его планах, чего в них не было, так это десяти лет имитации жизни, хитрого китайца и бесплодной Мел. Проституток и актрис-любовниц в тех планах тоже не было. А моя тайная трагическая беременность, несчастный случай и операция даже не могли прийти ему в голову.

Дамиен смотрит в окно, поэтому мне не видно его лица. Он всегда вот так прячется, когда не хочет показывать свои эмоции. Но я слишком давно и хорошо его знаю, чтобы понимать: ему больно. Он почти никогда не плачет внешне — за всю жизнь я видела его слёзы лишь дважды, но мне всегда известно, когда это происходит у него внутри.

Его рука всё ещё сжимает мою, невзирая на мой бестолковый выпад, и большой палец так же поглаживает мою ладонь.

Да, я до сих пор ревную его к тому, что уже осталось в прошлом.

И мне срочно нужно научиться жить сегодня, радоваться тому, что есть сейчас.

Иногда я спрашиваю себя: откуда в женщинах, в этих мягких и нежных созданиях, столько стервозности?

Мел выглядит так, будто только что вышла из салона красоты. Я видел её не лучшие времена и знаю, что под стильной одеждой, дорогой косметикой и атрибутами гламура, скрывается обычный человек. Слабая, иногда бледная, уставшая, изношенная несправедливостью жизни женщина. Обычная, такая же, как все остальные. У неё бывают срывы, моменты отчаяния и проблемы с желудком.