Виктория Ростокина - Счастье в кредит. Книга 1

«Интересно, а классиков марксизма читают в этом доме? — подумала она. — Посмотрим».

Оказалось, что и партийную литературу Иван Степанович не баловал вниманием. Книжки раскрывались неохотно, потрескивали слипшимися страницами, ссохшимися капталами.

Когда-то в далеком детстве Наташа свято верила во все идеологические постулаты. Настолько свято, что, когда учительница в первом классе спросила: «Дети, кто из вас отдал бы свою жизнь, если бы знал, что Владимир Ильич Ленин встанет из мавзолея?» — Наташа первая вскинула руку и даже прослезилась от предполагаемого счастья отдать жизнь за вождя мирового пролетариата.

Сейчас она с ужасом вспоминала учительницу, которая задала этот вопрос, и себя, тянувшую руку.

Когда в третьем классе ее приняли в пионеры, она шла домой, распахнув на груди пальто, чтобы все видели ее красный галстук. Она знала наизусть все ордена комсомола и его славные дела. Она и сейчас еще думала, что построить справедливое общество можно, необходимо, но сделать это не так уж легко. Людей не переделаешь. Новый человек никак не хочет получаться. Энтузиазм пропадает. Люди стали меркантильны и недобры. Почему-то они не хотят строить светлое будущее, они гоняются за колбасой, модными вещами, пристраивают своих детишек на теплые места… От чего это так идет? От руководителей. Они не могут организовать нормальную жизнь. Они погрязли в каких-то мелочах, они не думают о людях. Они заперлись в своих особняках…

Так она думала еще год назад. А теперь она понимала, что и руководители ни при чем. Вот Иван Степанович — то и дело ему звонят, то и дело теребят его какие-то заводы, фабрики, колхозы, совхозы… Там что-то недопоставили, там что-то запороли, здесь не посеяли, тут не убрали… Когда ему думать о людях? Когда читать книги? Он еле успевает залатать одну дырку, как рядом образуется еще большая. И сами-то заплатки не сыпятся с неба, они берутся от того же рваного мешка. Послушаешь вот так денек его беседы и диву дашься, почему еще свет горит, вода идет в кранах, автобусы ездят, поезда, хлеб есть в магазинах… Этого ничего уже не должно быть, все давно разворовано, пропито, испорчено, сломано…

Дальше Наташа не думала. Она только горестно разводила руками… Нет, нескоро построят они коммунизм.

— Ну, что там интересного? — Иван Степанович досмотрел телевизор и повернулся к Наташе.

— Да все интересное…

— Ох, невестушка, как я вам завидую, молодым. Сейчас бы книжку взял, завалился на диван и читал бы! Мне тут на два дня Солженицына принесли для ознакомления. Веришь, даже не раскрыл. Некогда.

— Иван Степанович, — Наташа отложила книгу и села в кресло напротив тестя. — Я все время хотела вас спросить.

— Ну-ну…

— Мы теперь действительно породнились, вы мне можете сказать.

— Все! Кроме государственной тайны.

— Почему вы тогда Андрею запретили со мной встречаться? — Именно этот вопрос мучил Наташу давно. И именно к этому разговору она готовилась.

То, что произошло дальше, поразило Наташу не меньше, чем тот давний запрет.

Иван Степанович вдруг оглянулся на дверь, приложил палец к губам, мол, тихо, не говори ничего. А потом бодрым тоном произнес:

— Так это же понятно, Наташа. Отец за своего дитятю волнуется, как бы чего не вышло. Ну и я подумал — рано еще Андрюшке. Я ж видел, что он от тебя без ума. Вот и придумал всю эту глупость… Ты меня прости.

Наташа смотрела на тестя, не понимая, что происходит. Говорил он таким тоном, словно давал понять — настоящую причину здесь назвать не могу. Значит, была еще какая-то причина. Тайная? Какая?

— Понятно, — сказала Наташа ему в тон. — Теперь понятно. Иван Степанович, а вы мне покажете ваш сад?

— С удовольствием.

— Прямо сейчас.

— Отлично.

Они говорили, как актеры в радиотеатре — артикулируя и выговаривая каждое слово.

Оба бодренько поднялись и вышли в сад.

Иван Степанович шел впереди, чуть торопился уйти подальше от дома.

— Наташа, ты что? — остановился он прямо у забора. — Зачем же о таких вещах в доме спрашивать?

— О каких? — не поняла Наташа.

— Ну, ты же понимаешь, мой авторитет, мое положение… Я думал, ты разумная девушка…

— А вас что, прослушивают? — удивилась Наташа.

— А как же? Обязательно. Я даже боюсь, не смотрят ли.

— Простите, я не подумала…

— Да уж, ты думай…

— Но теперь-то вы мне можете ответить?

— Что?

— Почему вы тогда были против?

— Да я ответил. А что еще? Забудь эту глупость. Нам больше нечего делить и обижаться.

Наташа кивнула. Все произошло так стремительно, что она утратила свои сомнения. Наверное, действительно, Багин-старший просто перестраховался тогда.

В саду было здорово, куда лучше, чем в их маленьком, теперь сгоревшем, состоявшем всего из нескольких яблонь садике. Все ухожено, подстрижено, покрашено, выметено.

В беседке стояла на столе минеральная вода в бутылке, несколько стаканов, фрукты на блюде.

— Угощайся, — сказал Багин.

Наташа взяла яблоко. Кожура скрипела в руке.

— Вот ставят все время яблоки, а я их терпеть не могу, — сказал хозяин. — Наконец пригодились. — Сам он взял кисть винограда и стал бросать в рот ягоды. — Яблоки не ем и яйца.

Багин явно хотел что-то рассказать, но ждал вопроса.

— Почему? — спросила Наташа. Ей действительно было интересно.

— А с войны. Мы же с Димкой, с твоим отцом, в разведроте служили. И один раз пошли брать «языка» в дальнюю. Ну, это значит в глубокий тыл к немцам. В Карпатах это было… Нет, ладно, не буду… Уже вам столько про наши подвиги понарассказали, что у вас, поди, идиосинкразия. Все война да война.

— Знаете, — сказала Наташа, — действительно, много про войну рассказывают, но, вы не обижайтесь, какое-то все ненастоящее получается. Мы в Москве с Андреем попали раз в драку… — Наташа осеклась.

— Ничего, он мужик, должен и подраться, — успокоил ее тесть.

— Вот знаете, это все так некрасиво. Никакого геройства. Страшно.

— А-а… ты вон про что… Да уж, про войну любят приврать. А на самом деле, как ты говоришь — некрасиво, страшно, ужас. Ничего красивого… Сумасшествие.

— Расскажите.

— Вот я и хотел. Про нашу разведку яблочную.

— Расскажите.

— Ну что рассказывать… Мы целый день добирались, под вечер пришли к домику. Там один хозяин. Пустил нас переночевать. Под осень уже было… Даже накормил, молоком напоил… Ничего мужик. Только мы легли — моторы. Ах, так-перетак — немцы. Да много! Рота — не меньше. Хозяин дрожит. Его ж сразу за нас положат. Загнал всех на чердак, мы, как мыши, затаились. А внизу немцы. Мы ж все слышим. Человек десять у него заночевали. Остальные уехали. А для нас и десять — много. Нас-то трое. Ну лежим, спать охота, а нельзя. Под утро, правда, уснули все равно. Просыпаемся — немцы здесь. Никуда не убрались. В общем, чего долго говорить. Мы на этом чердаке неделю пробыли. Неделю — представляешь?