Виктория Ростокина - Счастье в кредит. Книга 1

— Куда? — удивилась Наташа.

— В палату. По месту твоего нового жительства.

— Я здесь не живу. Я скоро выписываюсь.

— Ну хорошо: по месту лечения.

Наташа неохотно поднялась:

— Ну, пошли.

— Ты не слишком радушна, — сказала Ирина.

Наташа промолчала. Сюрприз, который она готовила мужу, сорвался. Встретить его на крыльце клиники не удалось.

В палате Ирина почувствовала себя увереннее. Здесь можно было чем-то занять руки, а не стоять столбом по-идиотски. Она стала перебирать и переставлять разные предметы, принесенные Вианой. Увидела на спинке кровати расшитый драконами халат.

— Какая вещь шикарная! А ты ходишь в этом больничном тряпье. Давай-ка переоденемся.

Наташа только молча покачала головой. Объяснять, почему ей так дорог больничный халат, пусть и жалкий, пусть и полинявший, она не стала.

Ирина же искала хоть какие-то поводы для разговора. Хоть что-нибудь, чтобы заинтересовать Наташу. Она просто не могла жить, она теряла силы, если кто-то, все равно кто, отказывал ей во внимании. А уж какого рода будет это внимание — любовь ли, ненависть ли, — это дело второе.

Когда-то Натали ее обожала, советовалась, старалась ей подражать.

Потом, когда узнала об измене Андрея, — должна была возненавидеть.

Теперь… Теперь ни то, ни другое. Теперь она Ирину просто терпит. Невыносимо!

— И вообще, — бодро сказала гостья, — ты выглядишь как полинявший рак. Зеркало есть?

— Там, над раковиной, — ответила Наташа. Она уже забралась с ногами на кровать, и Ирина поняла, что встать и идти к раковине больную не уговоришь.

Тогда она начала по-хозяйски рыться в тумбочке. И в дальнем углу ящика наткнулась на круглое зеркало в красной пластмассовой оправе.

— Вот же оно! Держи! — она почти силой сунула зеркало Наташе в руки.

Достала из сумочки свою косметичку. Чего там только не было! Присела на край кровати:

— Ну что, наведем красоту на морду лица?

И добавила, почти жалобно:

— А, Натали?

Наташа поглядела на гостью — безупречно красивую. Глянула на себя в зеркало: изможденное, высохшее страшилище.

Раньше, в прежней жизни, ей стало бы жаль себя. А сейчас она пожалела Ирину.

Бедная, как она суетится. Как лезет из кожи вон. Ужасно, наверное, когда тебя мучает совесть. Надо пойти ей навстречу.

— Хорошо, — разрешила Наташа. — Крась.

Ирина приступила к работе с таким рвением, будто от этого зависела вся жизнь. Что и говорить, макияж она наносила мастерски! После каждого очередного мазка она заставляла Наташу смотреться в зеркало — и та действительно замечала, как шаг за шагом преображается.

Она превращалась в настоящую красавицу — только совсем незнакомую. Красавица хлопала черными-черными, густыми, загнутыми кверху ресницами и жеманно улыбалась.

Ирина нанесла последний штрих: покрасила Наташе губы темно-красной помадой, какой пользоваться осмеливались пока еще немногие. Слишком вызывающе.

И вот из круглой красной пластмассовой оправы на Наташу глянула неотразимая, роковая женщина-вамп.

Обе — и мастер, и клиентка — были довольны.

Казалось, между ними наладилась какая-то новая связь. Или возродилась старая.

Они юмористически протянули друг другу руки и обменялись крепким рукопожатием, как главы государств, заключившие договор о мирном сосуществовании.

…В такой позе и застал их Андрей.

С минуту он молча смотрел то на одну, то на другую.

А потом заметил круглое зеркало, лежавшее на одеяле. Он ведь только собирался преподнести его жене, но еще не подарил!

Он в два прыжка подскочил к постели, схватил зеркало и прижал к груди. Точно боялся, что Ирина осквернит его.

— Зачем ты здесь! — прошипел он. — Уходи.

— Андрюша, не надо так, — вступилась было больная, но он не слушал.

— Кто тебя звал?

Нельзя сказать, чтобы Ирина очень огорчилась. Андрей в ярости — значит, в нем клокочут сильные эмоции. А вызывать сильные эмоции в людях было для нее величайшим в мире наслаждением. Этот всплеск — куда лучше, чем Наташино всепрощающее безразличие.

— Что ж, — пожала она плечами. — Я ухожу. Поправляйся, Натали!

И вышла, покачивая бедрами в импортных брюках-бананах.

Андрей же с отвращением смотрел на размалеванное лицо жены. Брезгливо провел мизинцем по ее губам — на пальце остался слой жирной помады.

— Разве плохо? — удивилась Наташа.

— Смыть! — закричал он. — Смыть немедленно!

Она испуганно соскочила на пол и, едва не упав, кинулась к крану. Она никак не ожидала такой бурной реакции.

Густо-густо намылившись, Наташа так и не поняла: мыло ли попало в глаза, или это ее собственные слезы такие едкие, так щиплют. Зажмурясь, она плескала и плескала себе в лицо воду. Пригоршнями, обильно. Еще и еще. Бесконечно.

Пока не почувствовала, что ее обняли сзади.

Андрей резко развернул ее к себе и принялся целовать без разбору мокрые щеки, губы, нос, брови.

— Вот такую я люблю, — выкрикивал он. — Вот такую. Чистую. Всегда будь только такой, поняла?

Он прижимал ее к себе. Страстно, по-мужски.

Это было впервые за долгое-долгое время. С незапамятных времен. С той, прошлой жизни, которая кончилась.

И впервые в этой, новой жизни, которая только начиналась.

— Мне не нужна маска. Мне нужна моя Татка. Вот такая. Какая есть. Чистая, чистая!

Он не сдерживал себя. Он больше не видел в Наташе больную, которую надо жалеть. Сейчас он видел в ней только женщину. Любимую, желанную женщину.

Наташа задохнулась от боли, которую он ей причинил, от счастья, от просыпавшегося в ней ответного желания.

Да, она уже не больная.

Не пациентка клиники.

Она женщина. Любимая и любящая женщина.

И впереди — обновленная жизнь.

Чистая.

— Денисова! Денисова! Наташка! Я здесь!

Маша бежала по перрону, размахивая букетом цветов и сбивая на бегу других встречающих. Как ей при этом самой удавалось не грохнуться — загадка.

Наташа улыбнулась — Машка Кулешова в своей ипостаси.

Поезд приехал в Верхневолжск под вечер. Но летом так поздно начинает темнеть.

Наташа уже за полчаса до прибытия прилипла к окну и смотрела на пробегающие полустанки, дома, перелески. Вот мелькнула полоса реки — Волга здесь была еще не широкой и могучей, а вполне заурядной рекой. Ведь тут она только начиналась.

Сказать, что у Наташи защемило сердце от всех этих знакомых с детства пейзажей, как это положено, когда человек после долгого отсутствия возвращается в город детства, было бы неверно. Наташа смотрела на все отчужденно и немного удивленно. После асфальта и бетона Москвы, после упорядоченной природы ее парков и скверов вся эта дикая самовольность деревьев и кустов, озерец и ручьев, речушек и пригорков казалась неуместной, странной. А тропинки! По какой прихоти они шли такими замысловатыми изгибами, почему не ровно? Ну ладно — тропинки, их, может, пьяный ежик протоптал. Но дороги-то, дороги! Все-таки какой-никакой транспорт по ним ходит. Почему ж так вкривь и вкось?