Стася Андриевская - «Откровения о…». Книга 1. Порочная невинность

И я решила – а почему нет?

– У меня там жених лежит, а меня к нему не пускают.

Глаза цыганки пытливо сощурились.

– Кто не пускает?

– Отец, брат. Замуж выдают за другого.

Она осторожно выглянула из-за туи.

– Вон тот, в кожанке или который с ним рядом?

Я тоже выглянула. Твою мать, их уже двое…

– Оба.

Цыганка не спрашивая разрешения схватила меня за руку, заглянула в ладонь, упрямо мотнула головой:

– Всё равно ты не будешь с ним. Забудь лучше сейчас или наплачешься.

И пошла. Просто пошла своей дорогой! Я офигела.

– Стой! Да постой ты! Я не могу забыть, я же его люблю!

Она остановилась, зыркнула на меня, оскалилась в белозубой улыбке:

– Ай, дуры бабы! Сами себе беды ищут… ладно, отвлеку. Удачи тебе, красивая!

Крикнула что-то по-своему снующим неподалёку пацанятам, те куда-то побежали, откуда-то нахлынули вдруг женщины, окружили крыльцо, взяли в оборот всех кто там был – посетителей, персонал… Базар-вокзал, «позолоти ручку, судьбу расскажу», «деточке на молочко дай копеечку»… И всё в таком духе. Забегая в дверь, я даже не видела в этой пёстрой кутерьме Костика и его напарника.

Кинулась мимо гардероба и пешком наверх. Пока забралась на пятый этаж – запыхалась, но согрелась достаточно для того, чтобы хотя бы зубы не клацали. Остановилась перед окном пожарного гидранта, глянулась в стекло как в зеркало, прибрала волосы, заплела по-новой косу. Отдышалась немного.

Итак, одиннадцатая палата, Игнат Николаевич Семёнов. Уняла поднимающуюся панику и, подождав, пока мимо пройдёт женщина с ребёнком, поправила пистолет под сиськами. Он давил просто ужасно. Жутко впивался чем-то острым в ребро и, казалось, жжёт кожу… Попышнее надула складки халата на груди, перекинула свитер через одно плечо и, бормотнув «Господи спаси и сохрани», потянула на себя дверь отделения.

В коридоре витал запах жареного минтая. Ходили перебинтованные люди с мисками. Время ужина, понятно… На посту никого. Уже хорошо. Тапки мои противно хлюпали и скользили и, к ужасу, оставляли заметные мокрые следы, поэтому, набравшись отчаянной наглости, я вернулась к посту и позаимствовала белые шлёпанцы из кожзама, что стояли возле входа в остеклённую будку. Свои швырнула в приоткрытую дверь туалета. Обойдя пост, обратила внимание на тумбочку, над которой висела табличка «Анализы». На тумбочке стоял громоздкий контейнер с надписью «Моча – х/о, вечер», а в нём баночки, одна из них даже полная. Что-то словно ударило мне в голову, и я сходу скинула свитер прямо на пол, подхватила этот контейнер, обняла его, прижимая к груди… Пошла.

– А чего так рано? – крикнул мне вслед кто-то.

Я обернулась. Медсестра с капельницей в стойке.

– У меня двое поступили только что, наверняка ещё не сдали… – она разглядывала меня с лёгким недоумением.

Я растерянно потупилась:

– Мне сказали сейчас принести…

– Кто сказал?

Я пожала плечами.

– Практикантка что ли?

Я кивнула.

– Подожди… – медсестра оставила стойку капельницы у стены, вернулась к стеклянной будке поста и, сунувшись в окошко, придвинула к себе телефон. Набрала номер, подождала. А я прикидывала уже что сказать. Ошиблась отделением? Или просто, пока не поздно, согласиться, что рано ещё забирать, поставить ящик на место и сделать вид, что ушла?

– Не берут… – медсестра снова окинула меня взглядом. – Ты хоть банок мне оставь. Штук пять. А Киселёвой скажи, что рабство отменили ещё в восемнадцатом веке. И сама тоже дурочкой не будь, тебя туда-сюда гоняют лишь бы занять чем-нибудь. Вот увидишь, припрёшь туда, а тебя обратно пошлют. Сразу давай понять, что с тобой так нельзя, а то так и будешь на побегушках. – Глянула на меня ещё раз и, подхватив стойку, скрылась в палате.

Я кинулась дальше по коридору. Пятая, седьмая, девятая… Руки непроизвольно сжались, прижимая ящик к груди – впереди у закрытой одиннадцатой палаты стоял стул, на нём сидел чернявый молодчик с «античным профилем» Он окинул меня скучающим взглядом, задержал его на голых ляжках.

Я как можно более хозяйски окинула его ответным взглядом, поймала лёгкую улыбку. А и правда, что-то в нём есть… Решительно протянула руку, чтобы открыть палату.

– Туда нельзя, – он резво поднялся со стула.

У меня даже руки задрожали от страха и волнения.

– С чего это ещё?

– По договорённости с завотделением, – разглядывая меня, ответил Никита. – Пациент на особом режиме.

– А, тогда понятно… Вообще-то мы мочу лично собираем только в крайних случаях, когда пациент лежачий, например, а тут говорят – иди срочно! – Я скорчила жалостливую мину: – Может, ты соберёшь, а? А я тут подожду.

– У каждого своя работа. Ты делай, что надо, а я понаблюдаю. Даже интересно, справишься ли. Пациент-то не то чтобы послушный… – Он многозначительно улыбнулся.

Я фыркнула:

– Очень интересно, ага. Я на той неделе у одного собирала… – понизила голос, склонилась к Никите, так, чтобы касаться дыханием его уха, – так у него, не вслух будет сказано, такой стояк случился, как только в руку взяла, что всю постель обмочил, а в баночку так, три капли…

Никита рассмеялся, и я почувствовала, как из него попёрли феромоны. Взгляд заблестел, стал клейким, оценивающим. Как смогла, ответила тем же. Для верности стрельнула глазками по проходящему мимо мужчине в зелёной медицинской форме.

– Вообще-то не смешно. Если и этот твой «на особом положении» так среагирует… А анализ срочный.

– Так он вообще-то не лежачий, просто под капельницей сейчас. Подожди немного, я занесу тару – сам всё сделает.

– Ох, ты простой какой! Это же на скрытый гемоглобин! – «Что блин? Что я несу?» – Там строго по времени. Это же Семёнов, правильно?

– Ну…

– Гну! В карте написано кровопотеря. Как раз через шестнадцать – семнадцать часов надпочечники в ответ на активное обновление крови начинают выделять гормон стресса и нужно контролировать уровень скрытого гемоглобина, иначе можно пропустить анафилактический шок и даже летальный исход. Понимаешь?

Термины и какая-то псевдонаучная фигня лилась из меня свободным потоком, а Никита только часто моргал, и в глазах его виделось усилие – он переваривал мои слова туго, но, кажется, всё-таки переваривал…

– А анафилактический шок разве от этого бывает?

Зашибись…

– И от этого, и не от этого, и ещё много от чего. Слушай, я вообще-то до семи утра каждый час буду приходить, и что, ты каждый раз будешь строить мне глазки? Отвлекает, знаешь ли, от служебных обязанностей… и тебя, и меня… – Призывно улыбнулась.

Он вздёрнул бровь и приосанился.

– Не-не, на работе нельзя, – поспешила я охладить его пыл. – Не мечтай даже.

– А после?

– Ну-у-у… – я потупила взор и кокетливо заломалсь: – Даже не знаю, возможно… подумаю… Но если я через десять минут не вернусь в лабораторию – меня просто убьют, и тогда уже, как ты понимаешь, никаких «после».